— Черт, — шепчу я. — Ты прав, это было бы последнее место, которое мы искали.
В основном потому, что когда-то он принадлежал нашему отцу, и хотя мы не могли заставить себя снести его, хорошо известно, что мы все его ненавидим. Райдер хотел увидеть, как он гниет и разрушается, а теперь они отвезли туда нашу девочку.
Туда, где все это началось.
Туда, где погиб наш отец... от наших же рук.
Он не шевелится, без сомнения, переживая события той ночи. Я чувствую, как воспоминания тянутся и ко мне, пытаясь впиться когтями в мою кожу. Вспышки крови, бледное и паническое лицо Райдера, когда он говорит мне бежать...
Я отряхиваюсь от наваждения, не желая возвращаться в тот переулок. Я отказываюсь жить прошлым, и то, что мы сделали, мы сделали, чтобы выжить. Старик, блядь, заслужил это, и Райдер может жить с бременем того, что именно он нажал на курок, но это я кричал, чтобы он сделал это.
И теперь мы возвращаемся туда.
— Перезвони им. Мы напали на него в темноте. Выживших нет, — рычит Райдер, прежде чем отвернуться. Я кладу руку ему на плечо.
— Сегодня здесь нет места для призраков, брат. То, что произошло тогда, осталось в прошлом и лучше забыть. Ей нужно, чтобы сегодня ты был на высоте. Не дай ему снова победить, — утешаю я его, а затем достаю телефон и набираю номера Гарретта и Дизеля.
Я знаю, что Райдер каждый день борется с грехами своего прошлого, с тем дерьмом, которое он сделал, чтобы гарантировать мою безопасность. Я бы хотел забрать это у него, но я не могу, и в ту ночь... в ту ночь он совершил величайшее преступление, чтобы спасти свою семью. Чтобы спасти нас.
Это одна из многих причин, по которым я никогда не оставлю его, никогда не предам его, никогда не отвернусь, даже когда он отгораживается от нас своей холодностью. Потому что под этим льдом скрывается мальчик, который взял пистолет из моих дрожащих рук, когда мне было страшно, который последовал за мной в отель нашего отца, когда я планировал убить его...
И нажал на курок, когда я не смог сделать этого.
— Что-нибудь есть? — рычит Гарретт, когда я слышу звук бензопилы на заднем плане.
— Возвращайтесь домой, мы знаем, где она, — говорю я ему, прежде чем повесить трубку.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
РОКСИ
— Гребаные яйца дохлого осла.
Голова болит, тело болит, а в ушах стоит странный звон. Во рту каша, а глаза отказываются открываться. Где я, черт возьми, нахожусь? Что случилось? Я ломаю голову, продираясь сквозь туман и игнорируя раскалывающую на части боль. Это важно, я знаю это...
Черт.
Авария.
Черт, они поймали меня... так где же я? Голова словно наливается кровью, как бывает, когда долго лежишь вверх ногами. В ушах все еще звенит, но я могу расслышать, что это и мое колотящееся сердце, капает вокруг меня, как вода, медленно ударяющаяся о кафель, снова и снова. Кроме этого, я слышу только шелест ветра, кажется, далеко-далеко... потом тишина.
Хорошо. Успокойся, блядь, Рокс. Первым делом, открой свои гребаные глаза и пойми, где ты находишься. Потом мы сбежим и убьем этих ублюдков.
Я заставлю этих сучек плакать по своим мамочкам... как только смогу открыть глаза.
Я не позволяю панике овладеть мной и не даю ей овладеть мной, это ничего не даст. Жизнь или смерть, и мне нужно выбраться отсюда, пока они не вернулись. Я знаю, что это будет означать только пытку, пока они не закончат со мной, и тогда я закончу с пулей в голове. Я отказываюсь умирать таким образом. Я умру, как жила, с пивом в руке и верхом на чьем-либо члене.
Мне удается наконец открыть глаза. В них стоят слезы, и мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы избавиться от них. Когда мне это удается, я хмурюсь в замешательстве, пытаясь понять, что я вижу.
Я что, перевернулась вверх ногами?
Мои волосы развеваются подо мной, касаясь пола и впитывая кровь из быстро разрастающейся там лужи. Пол покрыт ковром грязно-белого цвета. Подняв голову со звучным стоном, я осматриваю остальную часть комнаты. Ковер сходит на цемент дальше по помещению, стены выкрашены в белый цвет. Справа стоит что-то похожее на котел, а остальная часть комнаты почти пуста, если не считать приклеенных к стене в углу журналов с обнажённой бабенкой и старого деревянного стула, прислоненного к стене.
У нее красивые сиськи.
Черт, сосредоточься, Рокс.
В комнате стоит запах сырости и затхлости, как будто она была закрыта некоторое время. Окон нигде не видно. Бля. Поднимаю голову выше, спина напрягается, я смотрю на потолок и вижу, что я действительно прикована к нему, болтаюсь там, как гребаное мясо в мясной лавке. Я выкручиваю руки, которые связаны за спиной, и замечаю, что мои губы болят, как будто их заклеили скотчем. Вот ублюдки.
Неудивительно, что моя голова раскалывается, вся кровь приливает к ней, и я начинаю чувствовать головокружение. Мое тело ослабло, и у меня нет выбора, кроме как опустить голову вниз, заставляя мое тело неуверенно раскачиваться. Клянусь, если я упаду прямо сейчас, я буду в бешенстве, но цепь держится даже со скрипом.
Итак, я привязана вверх ногами... идеи? Ух, мой мозг болит. Затем я вспоминаю о ноже, который был спрятан у меня в районе позвоночного столба. Я напрягаю руки, пытаясь нащупать его, плечи болят от движения, но его нет. Они забрали его. Хорошо, значит, оружия тоже нет. Я могу продолжать раскачиваться, попытаться сломать балку, на которой вишу. Единственная проблема ― я могу удариться головой об пол или обрушить потолок, что не кажется мне такой уж хорошей идеей.
Готова поспорить, что к этому моменту парни уже знают, что меня нет. Они будут злиться, а Дизель будет в ярости, но я не могу ждать, пока они придут меня спасать. Мне нужно вытащить отсюда свою задницу. И тут я слышу звук ботинок, идущих в мою сторону. Мое дыхание учащается, сердце бешено колотится, пока я сглатываю желчь.
Ладно, что бы они ни делали, я с этим справлюсь.
Щелкает замок, дверь открывается, и в комнату входят трое мужчин. Дверь захлопывается за ними с громким щелчком. Я заперта вместе с ними. Блестяще. Я должна вести себя спокойно, вести себя умно, но, как всегда, мой язык ― враг мой.
— Вечерочек, засранцы, это что, новая фишка? Потому что, признаюсь, мне это не нравится. Я мокрая, но, честно говоря, мне кажется, я немного описалась, так что я бы не стала списывать это на счет вашего появления.
Они не отвечают, но тот, что посередине, делает шаг вперед. Он одет в черный костюм; верхние пуговицы рубашки расстегнуты. Его короткие черные волосы разметались по сторонам, а карие глаза напряжены и злы. Его губы сжаты, и я замечаю цифру «три», которая начинается на его шее и тянется к плечу. Двое других ― явно головорезы. У того, что слева, бритая голова. Его тело громоздкое. На нем узкие джинсы и черная футболка. Я вижу на нем по крайней мере три пистолета, и он выглядит, скорее, как грубая сила, чем как мозг. У того, что справа, фиолетовый ирокез, пирсинг через левую бровь и нос, и даже один на губе. Его глаза голубые и немного дикие, когда он ухмыляется мне. Он долговязый и весь в татуировках, на нем нет рубашки, только кожаные штаны.
— Они натирают тебе? У меня они хуже всего натирают, знаешь? Особенно когда начинаешь сильно потеть, а в коже это происходит постоянно, я права? — спрашиваю я его.
Он ухмыляется шире.
— Детская присыпка.
— Ха, — говорю я серьезно. — Надо будет попробовать, спасибо.
— Хватит! — рявкает мужчина в костюме, возвращая на себя мое внимание.
— Что? Я только начала. Вы должны знать, что однажды я отговорила не выписывать мне штраф... ладно, три раза, но кто считает? Потом был тот раз, когда я оказалась в мексиканской тюрьме и...
Черт.
Моя голова поворачивается, и я качаюсь от его пощечины. Моя щека болит, но я смеюсь, когда мужик ловит мое раскачивающееся тело и останавливает, поворачивая лицом к себе.