Говорят, эпоха гениальных одиночек прошла. Нельзя, просидев сто ночей взаперти, отрастив бороду и обовшивев, изобрести космический корабль. Тысячи людей в нормальных условиях, охраняемые профсоюзом, трудятся и, как видно, добиваются неплохих результатов. Так же, говорят, обстоит дело и с нашей проблемой. Только нам нечем похвастаться.
Но мне почему-то кажется, что воз сдвинет с места какой-нибудь гений. Может быть, он уже ходит где-нибудь, тихий и незаметный, а может быть, еще не родился.
Но уж я-то не гений, это точно. Не похож я на гения. Это будет, наверное, мозговик марсианского типа с большим черепом и хилым телом. А я не такой. Я какой-то уж чересчур нормальный.
– Юра, вас к телефону! – кричат мне из коридора. Я встаю и потягиваюсь так, что хрустят плечевые суставы. Вижу в окне, как Кешка, шофер нашего шефа, ходит вокруг машины и поливает ее из шланга. Кешка похож сейчас на китайского фокусника. Голый по пояс, бронзовотелый, он играет с тяжелой ослепительной струей, которая кажется мне каким-то чудом природы.
Я рад, что меня позвали к телефону. Работа не клеится. Не клеится она у меня в такие погожие дни.
– Юрик, это ты? – слышу я в трубке взволнованный женский голос.
– Лена? – Я изумлен.
Лена в моем сознании всегда связана с вечерами, с нарядной толпой возле метро, с неоновыми вывесками, с какими-то джазовыми аккордами. Никогда она не звонила мне в такое время. Никогда в это время я не думаю о ней.
– Юра, мне нужно срочно тебя увидеть.
И тут я обнаруживаю, что говорю с ней по внутреннему телефону.
– Ты что, у нас внизу?
– Да. Спускайся скорей.
– Женщины! Сколько ученых вы погубили! – говорю я.
– Довольно! Спускайся скорей!
Она должна была прибавить «ученый балбес» или что-то в этом роде, но не прибавила.
Я бегом спускаюсь по лестнице и вижу Лену.
– Откуда ты, прелестное дитя? – кричу я.
Это последняя попытка. Я уже понял, что что-то случилось, но мне не хочется этого. Не люблю, когда жизнь приоткрывает свой трагический лик. Живешь, смеешься, ссоришься, и вдруг – на тебе – что-то случается.
– Что с тобой, Ленка?
– Юра, я пришла к тебе как к врачу.
– Я не врач, а младший научный сотрудник. Что случилось, говори скорее, а то мне кисло становится.
– Понимаешь, три дня назад папа пришел с работы на три часа раньше…
– Заболел?
– И да, и нет.
– Что же тогда?
– У них было какое-то поголовное обследование, смотрели на рентгене, и у папы в легких обнаружили затемнение. Предполагают туберкулез.
– Вот тебе раз!
– Он никогда ни на что не жаловался… никогда ни на что, – говорит Лена и начинает плакать.
– Ну-ну, собери и проглоти все свои слезинки. Это ведь только так страшно звучит – туберкулез. Сейчас он полностью излечивается.
– Правда?
– Ну конечно. Дай бог, чтоб у твоего отца был туберкулез.
– А что может быть еще?
– Ну… Значит, чувствует он себя хорошо?
– Что может быть, кроме туберкулеза, Юрий?
– Ну, мало ли что.
– Неужели может быть это?
– Исключено.
Я вынимаю сигарету, закуриваю и повторяю с металлической нотой:
– Исключено.
А Лена заглядывает мне в глаза так, как это бывает в кино.
– Юра, я имею право просить твоей помощи?
– Что за дикий вопрос? Кто же, если не ты…
– Помоги устроить папу в какую-нибудь хорошую клинику. У тебя, наверное, есть знакомые.
– Попробую. Подожди немного.
Я звоню по телефону в институт туберкулеза. Там учится в аспирантуре мой однокашник.
– А, это ты, старик, – говорит Борис. – Как жизнь?
– Прекрасно, – отвечаю я. – Слушай, – говорю я ему. – Знаешь, что мне от тебя нужно?
– Денег нет, – хохочет Борис.
– Боже мой, – вздыхаю я, – как тупеют люди после первого года аспирантуры.
Рассказываю ему обо всем. Человек быстрых решений, Борис кричит, чтобы я немедленно вез «старикашку» к ним в консультационное отделение, так как там сейчас будет принимать сам Метелицын.
– Подожди, Лена, – говорю я и бегу наверх. Отпрашиваюсь у шефа, излагая ему суть дела, причем Лена фигурирует в рассказе как двоюродная сестра.
– Это та девушка, что приходила к нам на первомайский вечер? – вдруг спрашивает «пузанчик».
– Да, – по-дурацки отвечаю я.
– Кузина! Знаем мы этих кузин. Старый и вечно юный треп. Идите, Юра. Может быть, написать записку Метелицыну?
Я бегу вниз, хватаю за руку Лену, бежим через вестибюль и вылетаем из подъезда. Солнце и ветер ударяют мне в лицо. Я ничего не вижу и вдруг осознаю, что чертовски рад оттого, что вырвался на свежий воздух, что держу за руку Лену. В первый раз мы вместе не вечером, а днем, впервые вместе под солнцем. Невероятно, но факт. И это не так уж плохо. Но я вспоминаю причину и приструниваю себя.