С этим правилом тоже было трудно поспорить в Исар-Диннах, где молодые всегда уступали дорогу пожилым, бедные — богатым, простолюдины — знатным вельможам, поэтому Ватрушка без проблем отодвинулся в сторону обочины, позволяя магической процессии во главе с Азурком пройти вперёд.
— Всегда был бы ты таким покладистым, то не обрушил бы позор на свою семью, — на мгновение глаза бывшего ученика и наставника встретились, из-за чего разразился настоящий пожар. — Однако, признаюсь, давненько ничто не услаждало мой взор так, как порка, которую тебе задали в счёт изгнания. Хотя, нет, я приврал. Гораздо приятней было видеть, как сановники обрезают твои волосы. Ха!
— Ха-ха-ха! — поддержала толпа предводителя.
По лицу Онкелиана было понятно, что ещё один миг — и он с голыми руками набросится на Азурка, и, чем демоны не шутят, ещё убьёт несчастного. Уж больно волшебник был дряхл и немощен. Поэтому новый подмастерье взял хозяина под локоть и повёл вверх по улице, прочь от беды. И почему на старость лет Азурок стал таким ненасытным и злопамятным? Видимо, добро проще забывается, а брюхо так вообще впрок не набить.
— Меня остригли, однако мои волосы по-прежнему со мной, — наконец, выдал Ватрушка шипящим тоном, словно изъяснялся на наречии змей. — А вот ваша грива, достопочтенный гебр, уже истлела и ушла под землю прежде своего владельца. Какое упущение! Небось, вы потеряли свою силу? Ну… я имею в виду, как волшебник?
— Что? Ах ты нахал! Ты никогда… повторяю: ты никогда теперь не сможешь колдовать! Руку твою поразит слабость, а уста сомкнёт безмолвие… Я прослежу… Прослежу! Чтобы тебя наказали снова!
— Пойдёмте, господин. Нам пора в магистратуру, — подмастерье аккуратно уводил разбушевавшегося старца.
Разумеется, Онкелиан не верил в подобную чушь: в магическую силу волос или в устные проклятья, но, тем не менее, в его душу закралось зудящее сомнение.
А что, если Азурок прав? И Ватрушка никак не может разобраться в заклятье только потому, что его лишили звания и остригли ему волосы?
Кажется, именно из-за таких злопыхателей в сердце Онкелиана начали заниматься и прорастать гнилые семена. Дай рукам дело… только если дело это будет праведным, так? Голову наводни мыслями, но не гнусными, а славными, и тогда в устах появятся добрые слова. Но если тебя сковывают мрак и духота, то во рту рождается лишь скверна проклятий.
Когда твой цветок цветёт по причине зла, то плоды, что он приживает — это ревность, зависть, ненависть и ожесточение сердца. В час заступничества Ватрушка неожиданно поклялся небесам, что отомстит Азурку во что бы то ни стало. Боги вольны назначать любую цену данному зароку, на выплаты Онкелиан не поскупится!
Впрочем, в тот день Ватрушка не поскупился только на выпивку. И вместо того, чтобы благополучно вернуться в ставку Белой Семёрки и приступить к изучению трактата, он взялся принимать на душу иную горечь — пил в тавернах зан, крепкий и прозрачный спиртной напиток Элисир-Расара, полученный из ржи и ячменя.
В итоге, волшебник вернулся домой лишь затемно, в компании початой бутылки вина. Чудом он добрался до дверей и совладал с мудрёным замком. Вообще-то, Ватрушка планировал отоспаться где-нибудь в укромном переулке или под мостом, но Тортик приволок к порогу ставки своего хозяина.
Когда Онкелиан проник в собственную спальню, с трудом преодолев крутую лестницу в башне, то рухнул на измятую постель. Из его рук выпала бутылка с вином и покатилась по полу.
Миновало какое-то время, прежде чем Ватрушка пришёл в себя. Приложив колоссальные усилия, он разлепил глаза ближе к полуночи, в час исчезновения света, и рядом с его койкой сидел Момо в небольшом раскладном креслице. Актёр, придя в покои после соседа, обнаружил последнего мертвецки пьяным, громко сопящим и храпящим, и распространяющим вокруг себя отвратительный смрад. В целом, картина была весьма впечатляющей, и Момо собирался как следует ей насладиться, поэтому уселся на раскладной стул, откупорил наполовину пустую бутылку вина, пригубил напитка и стал наблюдать за происходящем.
— Ты что делаешь, извращенец? — раздражённо прохрипел волшебник осипшим голосом.
— Да вот, смотрю, вдруг тебя начнёт тошнить, и ты ещё захлебнёшься рвотой. Хоть увижу, как ускользает жизнь из твоих немощных рук, как коченеет труп.
— Заткнись, полезай наверх и спи уже, — рыкнул Онкелиан, указывая жестом на второй ярус кровати.
— О, да я бы с радостью, только ты так отчаянно храпишь, что у меня уши закладывает! — злобно прокричал Момо, после чего снова прижал свои бледно-розовые губы к горлышку бутылки.