Илья улыбнулся.
- Не занимаюсь я политикой, дядь Федь, но знаю, что ситуация далека от совершенства. Ты прав, богатые продолжают богатеть, делить Россию на кусочки, а бедные срывают злость друг на друге. Выхода же пока не видно.
- Да-а, дела-а... - Федор помолчал, шибко почесал затылок, махнул рукой. - Ладно, давай о другом, что это мы, в самом деле, нешто других тем нету. Рассказал бы, как сам живешь, чем занимаешься, женат ли. Надолго к нам приехал?
- Дня на три-четыре. Отыскать мне кое-что надо на Ильмень-озере. Поможешь, Федор Петрович?
- Что ты меня по имени-отчеству величаешь? Федькой зови, по-простому, чай не намного меня моложе. Что именно ты хочешь отыскать?
- Слыхал что-нибудь о Боге Мороке? Говорят, существует легенда о нем, давно сложена, тысячи лет назад. Кстати, может, твой дед Евстигней ее знает?
- Дед, возможно, и знает, я не слышал. Что за легенда?
- Потом расскажу, в другой раз, история долгая. А отыскать мне надо один необычный камень с изображением бесова лика, который по легенде лежит где-то на дне озера Ильмень, неподалеку от мыса Стрекавин Нос. Не бывал в тех местах?
- Нет. Спроси у Васьки, он рыбак заядлый, может, и заплывал к Носу. Так что за камень, говоришь?
- Он так и называется - Лик Беса. Его надо найти и уничтожить.
- Лик Беса? - Федор хмыкнул, запуская пятерню в густую шевелюру. - Странное название. Никогда ни от кого не слыхивал, хотя живу здесь уже шестой десяток лет. Впрочем, легендами и сказками я никогда особо и не интересовался, баловством считал. Дед Евстигней же в этом деле, пожалуй, специалист - что твой академик. Поговори с ним, он должен был слышать легенду и о твоем боге Морочнике.
- Мороке. Другое имя - Чернобог.
- Хрен редьки не слаще. А с камнем помогу, ежели, конечно, ты этим всерьез собираешься заняться. Только вот завтрапослезавтра мне недосуг, уговорились с шурином в Новгород поехать по делам. Подождешь?
Илья подумал.
- А лодка у тебя есть?
- У меня только карбас старый, четырехвесельной, а у Васьки катер, думаю, не откажет одолжить.
- Тогда я один пока смотаюсь к этому самому Стрекавину Носу, разведаю, посмотрю, что за местность. Потом уже вместе пойдем, когда вернешься.
- Договорились. - Федор встал из-за стола. - Пойдем, покажу спальню. Совсем ты осоловел, гляжу. Хочешь посмотреть, что Данила малюет?
Илья подавил зевок и кивнул.
Они поднялись на второй этаж, где располагались все четыре спальни дома, и вошли в комнату Данилы, превращенную им в художественную галерею. Рисунки, выполненные карандашом, гуашью, акварелью, висели на стенах, стояли на подоконнике в рамках и лежали на столе, и первый же из них - портрет отца - заставил Илью забыть о том, что это всего-навсего рисунок двенадцатилетнего мальчишки.
Федор был изображен, как живой, с косой в руке на фоне луга, и готов был сойти с картины прямо в комнату.
Хороши были и пейзажи, выполненные в стиле Константина Васильева: каждый из них был наполнен неким мистическим светом, прозрачной таинственной силой, заставляющей вновь и вновь всматриваться в пейзаж в поисках его загадочной притягательности.
- Ну, как? - поинтересовался Федор, улыбнувшись в бороду. Илья был не первый, кто реагировал на рисунки сына подобным образом.
- Фантастика! - очнулся завороженный Илья. - Твой парень настоящий художник! Ему действительно надо поступать в художественную школу. Если не возражаешь, я возьму с собой несколько рисунков, покажу кое-кому в Москве.
- Буду только признателен.
Федор проводил гостя в его спальню, показал туалет, душевую, остановился на пороге.
- Завтра баня будет, с утра топить начну. Может, еще что надо?
- Спасибо, - покачал головой Илья, чувствуя непреодолимое желание спать. - Я человек неизбалованный, а у тебя как на курорте. - Илья снова вспомнил письмо-просьбу Савостиной. Федя, ты случайно не знаешь бабушку Савостину Марию Емельяновну? В Парфино где-то живет.
- Лично знаком не был, но знал, где живет, - пожал плечами Федор. - Умерла она, два дня назад похоронили.
- Что?! - Сон слетел с Ильи, как от порыва ветра. - Умерла?! Почему, как?
- Должно быть, от старости. А может, болела, годков-то ей много было. Евстигней должен точно знать, он все тут знает, у него спросишь. Да что это ты так близко к сердцу принимаешь? Али она сродственница тебе, знакомая?
- Не родственница... - Илья не сразу пришел в себя, заставил себя успокоиться. - Письмо от нее мне пришло, потом расскажу.
- А-а... ну, ладно, располагайся, пойду Данилу звать домой да жене пособлю по хозяйству. Захочешь есть или пить смело иди на кухню и бери, чего хочешь.
- Я спать буду, - пробормотал Илья. Федор ушел, пожелав ему спокойной ночи, однако вопреки своему заявлению уснул Илья не скоро, так и эдак поворачивая факт смерти бабушки Савостиной, сопоставляя его с тем, что было известно о деятельности жрецов храма Морока. Было вполне вероятно, что Марию Емельяновну убили, чтобы не допустить новой утечки информации. Но письмо послать она все же успела...
Уснул он только в два часа ночи, измяв подушку, и проспал без сновидений до самого утра. Лишь перед пробуждением ему приснился странный сон: поляна в лесу с высокой травой, над которой стлался слоистый туман, и череда темных фигур, бредущих через поляну по пояс в траве, с лицами зыбкими, смазанными, человеческими и звериными одновременно. Лицо предпоследней фигуры и вовсе напоминало волчью морду с горящими желтыми умными глазами, а последним в странной череде фигур шагал скелет в плаще с улыбающимся черепом и провалами глазниц, в глубине которых угольками тлели злобные огоньки...
* * *
Наутро он встал в начале десятого, поразившись тому, как организм, натренированный вставать рано, спокойно дал себе волю выспаться и даже понежиться в широкой, благоухающей чистым бельем постели. С другой стороны, это была реакция на естественную деревенскую тишину - с доносившимися издалека криками петухов, квохтаньем кур и мычанием коров, и Илья с какимто детским восторгом и абсолютно не детским сожалением подумал, что никакие удобства города не заменят этой тишины, чистого воздуха и доброго молчания природы - лесов, полей и рек, пронизывающего деревенское пространство и дающее людям, живущим на этой земле, силу и радость бытия.