И – случайно или нет, – как бы в ответ на его мысли, откуда-то издалека вдруг донёсся, будто из-под земли, глухой протяжный рёв. Точь-в-точь такой, который они слышали позапрошлой ночью в лесу. Только не такой отчётливый, более приглушённый и далёкий. Но это был именно он, никаких сомнений быть не могло, Юра узнал бы этот звук из тысячи других. И это уже был не сон, всё происходило наяву, этот принёсшийся из беспредельной тёмной дали дикий рёв могли бы услышать – а возможно, и услышали – все, кто ещё не спал в этот полночный час.
Паша, во всяком случае, услышал. Он на мгновение замер и напрягся, а после того как в ночной тиши растаяли последние отзвуки звериного рыка, повернулся к напарнику и, подняв указательный палец, с дробным нервным смешком вымолвил:
– Слыхал? Вот она, смертушка наша, рядом бродит… Всё ближе к нам подбирается, родимая…
И снова Юра промолчал. Сказать ему было нечего. Мысли в голове мешались и путались. Сердце учащённо билось в стеснённой груди. Всё тело вдруг объяла невероятная слабость, как если бы смерть, как и сказал Паша, и впрямь приблизилась к ним вплотную и он уже ощущал её тяжкое, тлетворное дыхание.
Так они в конце концов и заснули – в угнетённом состоянии, в расстроенных, смятенных чувствах, полные мрачных предчувствий и с глубоко засевшим в душах мертвящим, липким страхом.
VIII
Приятелей разбудили гулкие, сухие, резавшие слух металлические удары – именно так дежурные каждое утро будили обитателей лагеря. Которые, пробушевав до поздней ночи, спали непробудным сном и не спешили выбираться наружу. Но дежурные были неумолимы и продолжали упрямо колотить железякой о железяку до тех пор, пока в палатках не обнаружилось шевеление и наружу не высунулись первые хмурые, заспанные лица. И только после этого, постукав для порядка ещё минутку, дежурные наконец угомонились и невыносимый металлический трезвон стих.
Однако тишина всё равно не наступила. Её нарушал невысокий коренастый субъект солидного возраста и довольно странного вида – он был в шортах, с голым дрябловатым торсом и жидкой козлиной бородкой, – расхаживавший перед палатками и оглашавший окрестность протяжными заунывными возгласами:
– Дети Ярославовы, вставайте! Вы поглядите только, какая погодка сегодня. Благодать! Выползайте, сони, на свет божий. А то так и царство небесное проспите…
Слушая эти призывы, смахивавшие на какую-то диковинную языческую молитву, Юра, не спавший уже некоторое время, недовольно поморщился и пробормотал:
– Что это за идиот там голосит?
– Это Рыгорыч, – ответил Паша со слабой сонной улыбкой. – Препод ихний… Городской сумасшедший. Но безвредный.
– Ну и на том спасибо, – проронил Юра и закрыл глаза, по-видимому намереваясь поспать ещё немного.
Однако прерванный сон улетучился и не желал возвращаться, несмотря на все Юрины попытки снова окунуться в его объятия. Но даже и без сна приятно и уютно было лежать с закрытыми глазами в тёплом спальном мешке, прислушиваясь к многообразным звукам пробуждавшегося лагеря. Рыгорыч в конце концов умолк, но на смену ему пришли не менее звучные и раскатистые голоса, которых с каждым мгновением становилось всё больше и которые постепенно сливались в неумолчный монотонный гул, похожий – Юре опять невольно пришло на ум это сравнение – на гудение пчелиного улья.
У Паши, похоже, тоже не было особого желания расставаться со своей постелью. И у него для этого имелись гораздо большие основания, чем просто лень: после вчерашнего он чувствовал себя не очень хорошо – у него трещала и раскалывалась голова, а во рту было сухо, как в печке, – и он мечтал лишь о том, чтобы выпить чего-нибудь освежающего и оставить своё вялое, немощное тело в покое ещё на неопределённое время. Он едва нашёл в себе силы, чтобы чуть приподняться и вытащить из рюкзака бутылку с водой, после чего жадно припал к горлышку горячими, пересохшими губами. Могло показаться, что он пару-тройку дней шёл по знойной, раскалённой пустыне и до предела измучен жаждой. Он пил до тех пор, пока не опорожнил бутылку до дна, а затем бессильно уронил голову и замер, прерывисто, хрипло дыша и время от времени жалобно постанывая.
– Не-э… эт перебор… перегрузка, – вымолвил он чуть погодя слабым, каким-то измятым голосом, будто с трудом пережёвывая слова. – Не буду больше спиртягу пить… Такая дрянь, если честно… Как они её пьют?