– Ладно, поговори мне ещё! – оборвал его начальник, хмуря брови и кривя рот. – За дорогой лучше следи, шляпа.
Вновь удобно устроившись на сиденье, Иван Саныч попытался опять отдаться приятным, гревшим ему душу раздумьям, однако снова настроиться на эту волну уже не сумел. По-видимому, произошёл какой-то сбой в системе, и вместо позитивных, духоподъёмных размышлений в голову ему полезла всякая дрянь – воспоминания о промахах, неудачах, оплошностях, провалах, которые хотя и не в очень большом количестве, но всё же имели место и в его в целом на редкость благополучной, состоявшейся жизни, образуя редкие тёмные пятна на общем светлом, сияющем фоне. И вот теперь по вине растяпы водителя именно эти безобразные чёрные кляксы совершенно неожиданно, не считаясь с его волей, выступили на первый план и живо напомнили ему те малоприятные, порой критические моменты его жизни, о которых он предпочёл бы забыть. Те моменты, когда над его головой собирались тучи, когда всё висело на волоске, когда его карьера, такая успешная, стремительная, блестящая, вызывавшая у всех знавших его восхищение и зависть, могла оборваться в одно мгновение, а он – оказаться на самом дне, на обочине, жалких задворках жизни, в вечной тени, в тоске и отчаянии…
Тут Иван Саныч, точно стряхивая с себя эти мрачные, депрессивные думы – в общем-то совершенно не свойственные ему и посещавшие его лишь изредка и на очень короткое время, как будто случайно, – мотнул головой, испустил глубокий вздох и огляделся вокруг. На его красных, мясистых, плотоядных губах снова заиграла самодовольная, победительная улыбка. Нет, это вздор! Это невозможно. Этого никогда не случится. Пусть бездари и неудачники прозябают на периферии жизни, в безвестности и убожестве, хныкая и жалуясь на свои беды, в которых они сами же и виноваты, и в бессильной злобе осуждая и проклиная весь мир. А он-то совсем другой! Он привык к победам, достижениям, успехам, триумфам. Эта вечная, непрекращающаяся погоня за удачей возбуждает и пьянит его, а временные трудности и препятствия, порой возникающие на пути, лишь раззадоривают и закаляют его, умножают его энергию, усиливают напор, делают его ещё сильнее, агрессивнее, беспощаднее к себе и к другим. И эта бешеная гонка, это постоянное преодоление, ожесточённая, звериная борьба за существование и за место под солнцем, очевидно, будут продолжаться до самого его конца, до последнего его вздоха, до тех пор, пока в нём теплится жизнь. Потому что иначе он жить не может и не хочет, жизнь без успеха, власти и величия ему не нужна, жизнь без всего этого лишена всякого смысла, пуста, скучна и уныла. А он привык жить ярко, широко, роскошно, и жить иначе не согласится ни за что, и никогда не свернёт со своего – единственно правильного и возможного для него – пути…
И снова раздумья шефа были внезапно прерваны. На этот раз тем, что машина вдруг прекратила своё и без того совсем неспешное движение и остановилась. Иван Саныч, вынужденный отвлечься от своих дум, нахмурился и недовольным тоном спросил:
– Ну что там у тебя опять такое?
Водитель несколько секунд не отвечал, напряжённо всматриваясь вперёд, на расстилавшееся перед автомобилем туманное световое пятно, с трудом рассеивавшее подступавший со всех сторон мрак. Потом обернулся к начальнику и не совсем твёрдо произнёс:
– Нам что-то перегородило дорогу.
Иван Саныч фыркнул.
– Что именно?
Шофёр помялся, снова пристально вгляделся в лобовое стекло, озарённое блёклым отсветом фар, и не очень уверенно протянул:
– Да вроде как бревно какое-то… Взглянуть бы надо.
Иван Саныч сдвинул брови и резко, отрывисто рыкнул:
– Так посмотри, едрить твою мать! Или я, по-твоему, должен это делать?
– Нет, конечно, – глухо, в нос, пробормотал водила. – Сейчас я посмотрю, шеф.
Он вылез из машины, а хозяин, глядя ему вслед, покачивал головой и возмущённо шептал:
– Ну что за народ! Ни на что сами не способны. Шагу не могут ступить без указания сверху. Как дети малые, ей-богу!..
И, вновь попытавшись отдаться своим мыслям, он откинулся на спинку сиденья и продолжил уже про себя: «Нет, не дорос ещё наш народ до демократии. Ох, не дорос! Пока что явно нуждается в опеке и мудром руководстве. И мы это руководство ему обеспечим. Пока хватит наших сил… Дисциплина и ещё раз дисциплина!» – произнёс он свою любимую фразу, которую повторял много раз в публичных выступлениях, с высоких трибун и в приватных, неформальных разговорах. – «Причём жесточайшая. Это основа основ, фундамент нашего государства. Альфа и омега! Без этого нельзя. Без этого пропадём, загубим страну…»