Но зато уже спустя миг он мог во всех подробностях разглядеть это нечто. Проложив себе путь сквозь плотные перепутанные заросли, на дорогу, на освещённый её участок, вышел могучий плечистый гигант, огромное, необъятное тело которого было покрыто длинной густой шерстью. Его широкогрудое, почти квадратное туловище было увенчано массивной, тоже косматой головой с низким покатым лбом, полускрытым нависавшими сверху чёрными, с прожилками рыжины волосами, с необычайно развитыми, выпиравшими надбровными дугами, мощной, выступавшей вперёд челюстью и почти полным отсутствием носа.
С первого взгляда можно было подумать, что это обезьяна. Самая настоящая горилла, достигшая каких-то невероятных, сверхъестественных размеров… Если бы не глаза. Они были не звериные. Человеческие! Они смотрели осмысленно, вдумчиво, с каким-то непонятным, неуловимым, таинственным значением.
Иван Саныч, чувствуя, как кровь леденеет и останавливается у него в жилах, запрокинул голову и заглянул в лицо незнакомца. Их взгляды встретились. Несколько секунд они пристально, не отводя глаз, будто изучая один одного, смотрели друг на друга. И этих секунд Ивану Санычу хватило для того, чтобы вполне отчётливо уяснить себе, какая участь ожидает его в ближайшие мгновения. Он явственно прочитал свой приговор в мерцавших багровым огнём, точно налитых кровью глазах лесного монстра.
Сердце его болезненно сжалось и наполнилось тягучей, смертной тоской. На лбу выступила испарина. В горле застрял подавленный крик. Он понял, что всё кончено, что минуты его сочтены, что он умрёт здесь и сейчас. Причём умрёт страшной, мучительной смертью, в мохнатых когтистых лапах этого неведомого чудовища, выползшего ему на погибель из дремучей лесной глубины.
Наконец, неизвестный, видимо высмотрев всё, что было ему нужно, и решив от взглядов перейти к действиям, с коротким низким рыком шагнул к шефу и протянул к нему длинную косматую лапу с толстыми корявыми пальцами.
Иван Саныч пригнулся, присел, весь сморщился и сжался (почти так же, как совсем недавно сжимался под его гневным взором верный Лёша) и, каким-то чудом увернувшись от занесённой над ним чёрной растопыренной кисти, на полусогнутых, подгибающихся ногах ринулся к машине, дрожащей рукой открыл заднюю дверцу и, вскочив внутрь, заблокировал вход. Тяжело, хрипло дыша, всхлипывая и, словно в бреду, бормоча что-то нечленораздельное, он принялся шарить руками по сиденью в поисках телефона. А найдя его, радостно взвизгнул, истерически хохотнул и, погрозив наружу кулаком, зачастил прерывистым, задыхающимся шепотком:
– Хрен тебе, мерзкая тварь! Выкуси! Меня так просто, голыми руками, не возьмёшь. Не такой я человек… Меня многие, очень многие пытались уничтожить, раздавить, сжить со свету… И где они теперь? Ничтожества, завистники, неудачники… А я жив! И буду жить… и процветать… и быть хозяином этой жизни… А вы все сдохнете, твари! Ненавижу вас… ненавижу…
Неверным, трясущимся пальцем он беспорядочно тыкал в светящийся экран и, видя, что ничего не получается, раздражался, горячился, изрыгал ругательства и проклятия и чуть не плакал от досады. Но в конце концов, понимая, что времени у него в обрез, взял себя в руки, сосредоточился и нашёл-таки нужный номер…
Однако в тот самый миг, когда пошёл сигнал и из телефона полилась тихая мелодичная музыка, прочное тонированное стекло разлетелось вдребезги от мощнейшего удара извне, усеяв сиденье россыпью мельчайших осколков, и в салон протянулась огромная, покрытая жёсткой свалявшейся шерстью лапа, заканчивавшаяся длинными загнутыми когтями.
И теперь Ивану Санычу уже невозможно было увёртываться и некуда бежать. Забравшись в машину, он сам загнал себя в ловушку, из которой не было выхода. Он попытался было открыть вторую дверцу, но безуспешно: её, очевидно, заклинило, и она наглухо преградила ему путь к бегству. И тогда, в отчаянных попытках ускользнуть от настигавшей его громадной мохнатой лапы, он, пронзительно вопя, хрипя, брызжа слюной, лихорадочно заметался по салону, который всегда казался ему таким вместительным, просторным, а теперь вдруг будто ужался и давил его своей теснотой. Сначала он попробовал протиснуться на водительское место, но промежуток между передними сиденьями оказался слишком узок для его упитанного, чересчур разбухшего тела; затем попытался распластаться на полу, однако и от этого вынужден был отказаться из-за своей чрезмерной полноты, с которой он в течение многих лет вёл упорную, но не очень успешную борьбу. Потом он для чего-то полез к заднему стеклу, но, отброшенный могучей лапой назад, забился в угол сиденья, напрягся, свернулся в комок, вжал голову в плечи, делая всё возможное и невозможное для того, чтобы зверь не смог схватить его и вытащить наружу. И так он продержался несколько мгновений, не больше…