Во-вторых, либерализм, опирающийся в основном на земства, которые находились под властью помещиков, постоянно оказывался в невыгодном положении по сравнению с социализмом интеллигенции. Отчасти потому, что социалистический идеал считался «выше» конституционализма, отчасти потому, что революционеры могли действовать нелегально, в то время как либералам связывала руки приверженность принципу легальности, — а всякая политическая деятельность в России до 1905 г. была незаконна.
Это обстоятельство составляет главную особенность российской политической традиции вплоть до 1917 г. Либеральное и социалистическое движения не только возникли в России одновременно в 1862 г., а не друг за другом, как на Западе, но в следующие полвека народничество затмило либерализм в российской «теневой» политике. Таким образом, «нормальное» историческое соотношение либерализма и социализма оказалось перевёрнуто. А подобный переворот в традиционной расстановке приоритетов мог лишь открыть дорогу революционной погоне за немедленным социализмом, мешая прогрессу в направлении конституционализма «малых дел».
Последним результатом народнической эпопеи стала дискредитация самого народничества. Провал как демократической, так и террористической тактики народников показал, что крестьянство не революционно. А это, в свою очередь, продемонстрировало, что в отсталой России пока нет объективных социальных условий для построения социализма. Думать, будто руку истории можно подтолкнуть силой и субъективная воля способна заставить Россию перепрыгнуть с одной ступени развития на другую, — самоубийственный утопизм. Однако, несмотря на такой относительный реализм, радикальная интеллигенция продолжала верить, что, когда настанет историческая «зрелость», революция наконец придёт. Готовясь к её осуществлению, одна народническая группа под руководством Г.В. Плеханова в 1883 г. обратилась к марксизму.
Нужно подчеркнуть, что марксизм пришёл в Россию не потому, что индустриализация породила там пролетариат. Марксизм пришёл в Россию потому, что после провала народничества радикальная интеллигенция нуждалась в новой революционной теории, ибо в первую очередь преданность радикального крыла интеллигенции принадлежала не крестьянам и не рабочим, а революции.
Причина подобного примата «революции» над народом, ради блага которого она предположительно должна была совершиться, заключалась в том, что радикальную интеллигенцию волновало не только и, пожалуй, даже не столько зло, причиняемое народу, сколько зло, причиняемое ей самой. Ею руководила стремительно возрастающая ненависть к «варварскому», «азиатскому», «татарскому», «беззаконному» (и так далее) самодержавию. Ведь этот «проклятый» институт вечно держал просвещённых интеллигентов на последних ролях, отказывая им в гражданских правах, которые буржуазный Запад предоставлял даже необразованным классам.
В 1890-е гг. российская действительность заложила «базис» под «надстройку» из новой теории радикалов. Интенсивное поощрение самодержавием индустриализации при министре финансов С.Ю. Витте дало России многоклассовое социальное устройство. Наряду с дворянством и подавляющим крестьянским большинством (в 1914 г. крестьяне всё ещё составляли 80% населения) появились средние городские слои и промышленные рабочие (которых к 1914 г. стало уже около 3 млн чел.). Да и само крестьянство наконец пробудилось благодаря этим экономическим преобразованиям, земским школам и всеобщей воинской обязанности. Впервые с того момента, как радикальная интеллигенция начала ожидать революцию, в самом деле сложились условия для атаки на «старый режим».
Столь благоприятное для революции стечение обстоятельств, однако, поставило перед новым марксистским движением России дилемму. Мы уже рассматривали, как родилась ленинская идея партии во время кризиса европейского марксизма в конце века. 1905 г. даст этой партии стратегию революционного действия.
Пока российские марксисты боролись против революционного романтизма народников, они, как один, применяли логику Маркса к истории России буквально: необходимы будут две отдельные русские революции, одна — «буржуазная», вторая — «социалистическая». Но по мере приближения настоящей революции марксистам пришлось разрабатывать политику участия рабочих в первом из этих событий. И здесь они столкнулись с острой дилеммой. Так как Россия — «феодальная» самодержавная монархия (или «азиатская» деспотия) и в то же время отчасти «капиталистическая» страна с зарождающимся пролетариатом, какую роль должны играть социалисты в революции, «не своей» по определению? Найденное решение гласило: принимая во внимание «трусость» российской буржуазии, пролетариату придётся взять на себя роль гегемона в революции своего классового врага.