Ранее уже указывалось, что гуситская протореволюция воплотила базовый сценарий всех последующих революций Европы вплоть до 1789 г. Её этапы показаны выше; теперь мы можем обобщить изложенное, выстроив стадии развития конфликта в единую последовательность.
Чешское движение началось, когда один из сегментов традиционной элиты страны — духовенство и дворянство — потребовал значительных реформ (хотя и не полного изменения) существующей религиозной практики. Подобное требование неизбежно повлекло за собой такие важные социально-политические перемены, как секуляризация большей части церковного имущества. Однако некоторые представители элиты, равно как и монархия, колебались, их нерешительность втянула в реформистское движение городскую верхушку, довершив тем самым мобилизацию той силы, которую позже будут называть «гражданским обществом». Поскольку Рим, король и часть высшей знати сопротивлялись утраквистской реформе, священнослужители-радикалы подняли городской плебс на захват власти в столице. Это вылилось в «дефенестрацию» 1419 г., осуществлённую мелкими торговцами и ремесленниками Праги. Последующий крах центральной власти пробудил ещё одного актора — крестьянство, приведя к первым сборищам таборитов-милленариев.
Первое, что следует сказать о данной схеме развития событий: движение охватывало все слои общества, и они быстро приступали к действию друг за другом. Как правило, отдельные бунты бюргеров или ремесленников неизменно проваливались, что мы видели на примере итальянских и фламандских городских восстаний XIV в. Вторая отличительная черта действий гуситов заключается в том, что изначальная всеобщая мобилизация поляризовала общество на лагеря консервативных опасений и радикальных ожиданий, ведущих игру друг против друга. Обе стороны воспринимали разворачивающуюся внутреннюю войну как политический Армагеддон, т.е. борьбу, которая может закончиться только полной победой одной из сторон и уничтожением другой.
В огне подобного тотального конфликта лагерь надежды, естественно, мотивирован сильнее, чем лагерь страха. А наиболее сильную мотивацию в первом лагере имеют идейные радикалы. Поэтому лидерство в нём захватило крайнее милленаристское крыло, которое благодаря своему рвению создало самую боевую организацию. Ультрарадикалы выигрывали решающие сражения, возглавляя движение в целом, как случилось во время существования второго, военного Табора Жижки. В то же время они все больше пугали своих более прагматичных союзников. Победоносная революция оставалась ненадёжной коалицией или режимом «двоевластия», противопоставлявшим пражский городской совет и университет, с одной стороны, Табору и «сиротам» — с другой. Тем не менее эта неустойчивая коалиция разгромила католиков-роялистов у себя в стране, дала отпор Риму и императору Сигизмунду за рубежом.
Однако после победы устранение общего врага, усталость от войны и угасание милленаристского пыла раскололи коалицию. Умеренные утраквисты в союзе с ослабленными консерваторами ликвидировали экстремистское крыло, тем самым положив конец милленаристской лихорадке. Это произошло, когда разбитые католики-роялисты после 1424 г. объединили силы с Якубеком из Стршибра, чтобы, в конце концов, устроить Липанский термидор. Учитывая данный итог, можно сказать, что гуситское восстание претерпело все возможные для европейского революционного процесса изменения. Таким образом, революция гуситов представляет собой исчерпывающую формулу европейской революции.
Какой свет описанная схема проливает на методологические вопросы? Очевидно, Бринтон (см. приложение II) в целом правильно подметил смену революционных фаз от умеренности к экстремизму и наоборот. И это доказывает, что Французская революция, послужившая основой для его модели, представляет собой кульминацию тенденций, берущих начало в Средних веках (как хорошо видел Токвиль). Кстати, революция 1789 г. впервые полностью выявила взрывной потенциал подобных тенденций, создав современную концепцию революции. Видимо, поэтому данная концепция не применяется к предшествующей европейской истории.
Однако гуситское восстание позволяет добавить к проверенной французской модели и другие детали. Во-первых, для революции необходимо, чтобы идеологический и социальный протест получил также политическую направленность в условиях государства с большой многонациональной столицей. (Выражение Теды Скокпол «возвращение государства» слишком бледно описывает эту изначальную предпосылку.) Мы знаем в истории позднего Средневековья примеры куда более мощного социального протеста, чем тот, что возник в среде пражских ремесленников. В XIV в. таковы восстания чомпи во Флоренции, ван Артевельде во Фландрии или Этьена Марселя в Париже в момент временного развала французского государства; ни одно из них не переросло в революцию. И крестьянский бунт в Богемии сам по себе также выражал социальное недовольство не сильнее, чем французская Жакерия в 1343 г. или крестьянское восстание в Англии в 1381 г. Тем не менее он породил мощную революционную армию таборитов, так как это недовольство совпало с борьбой аристократии и горожан за государственную власть и обе социальные силы были воодушевлены пылом религиозного «обновления». Иными словами, для превращения социального протеста или «конфликта» в явление, которое можно с уверенностью назвать революцией, необходимо наличие и государства, и «энтузиазма».