Так они ездили до лета. И тут Лацо решил:
— Милан, я отправляюсь в Кантор. Если хочешь, поедем вместе. Не хочешь — оставайся. А я уже знаю, что делать.
Через несколько дней он вернулся. В огромном волнении.
— Там есть и французы. Меня приняли. Я буду у них переводчиком.
Он загорел, оброс, был небрит. Спортивные брюки и куртка помялись, ботинки в пыли. А сам словно в лихорадке.
Привел друга к себе на квартиру. Глаза горели.
— Милан, ты мой лучший друг. Ты знаешь обо мне почти все. Я хочу, чтобы сейчас, когда я ухожу, ты знал обо мне абсолютно все.
Он принялся открывать ящики стола, доставать из них письма, документы, бумаги и заметки, отложенные газеты, вырезки, выписки, фотографии; стал показывать книги на полках, одежду в шкафах, семейные реликвии в старой шкатулке. Потом открыл чемоданчик, положил в него кое-что из вещей.
Окончив, посмотрел Милану в глаза:
— Может, когда-нибудь и пригодится, что ты знаешь, где тут что. Если мне что понадобится, я тебе сообщу. Пошли мне тогда, пожалуйста.
Они вышли, был солнечный день. Потом они с Миланом еще зашли в магазин, купили кое-какие мелочи. Там и простились.
— Он пошел на вокзал, — вспоминал его друг. — И я не предполагал, что мы расстаемся навсегда. Все время, что мы дружили, я подсознательно боялся этого момента. Но я всегда думал, что он уедет во Францию.
Во Францию?
Да, Франция была его мечтой. Как ни странно это может показаться, именно Франция, а не Англия. Очевидно, поэтому и большая часть его выписок, заметок и вырезок имела отношение именно к этой стране.
Через три дня Лацо Дзурань прислал другу записку:
«Миланко! Cher ami![16] Приезжай в Склабиню и иди к партизанам. Скажи, что ты мой друг!»
Но «Cher ami» не приехал в Склабиню и не пришел к партизанам, потому что его уже мобилизовали.
А сразу после этого, через день или два, Лацо послал ключи. Солдат, отдавший их родителям Милана, сказал, что он едет из Стречно. Ключи посылает учитель Дзурань! Он говорил, что вы-де знаете, что с ними делать. Он там у французов. Переводчиком.
Это были ключи от его квартиры.
В те самые минуты склабинские автомашины отправлялись в путь на Мартин. В той, на бортах которой была фирменная надпись пивоваренного завода «Мартинский здрой», ехали ликующие французы, а с ними Дзурань. Его видели тогда знакомые и ученики.
«С сияющим лицом, счастливый, он с воодушевлением показывал город своим спутникам. На машине развевался французский флаг, они пели «Марсельезу». Со всех сторон сбегались люди, приветственно махали руками, аплодировали, выкрикивали здравицы. Это был настоящий праздник», — вспоминали очевидцы.
«Французский отряд, — написано в городской хронике, — занял почту, железнодорожный вокзал и расставил патрули на площади. Люди очень удивлялись, когда узнали, что это французы, и не могли взять в толк, как они здесь оказались. А французы тем временем произвели проверку поездов, интернировали немцев (штатских), заняли железнодорожное депо, захватили в плен немецкую охрану».
Захватили в плен немецкую охрану!
Четыре слова. Но как много они означали!
Те, что уже четвертый год жили как униженные, затравленные изгнанники, вдруг взяли в плен бошей. Своих мучителей. Не зря говорится: зло на хромой кляче далеко не уедет. Эти немцы были уже не те самоуверенные белокурые, коротко остриженные тевтоны с задорно засученными рукавами, которые в первые годы войны в упоении махали рукой фронтовым кинооператорам военного выпуска кинохроники, улыбаясь в объектив и нагло попирая коваными сапогами порабощенные страны. Нет, это были старые клячи, резервисты, обессиленные и изнуренные, молча ожидавшие решения своей участи…
Французам приказали отправиться на Жилину. Они снова сели на автомашины и двинулись вдоль Вага. Они впервые увидели стречнянскую долину, это чарующее чудо природы, где река за тысячелетия выгрызла щель в горах, предоставив ее в распоряжение шоссе и железной дороги.
Теперь здесь мчались их машины, поднимая пыль, а над ними вздымались ввысь отвесные каменные стены.
Дзурань наверняка рассказывал своим французам старые легенды и наверняка показал им отвесную скалу и на ней — град Стречно, построенный еще Матушом Чаком там, где с незапамятных времен взималось «мыто», дань за проезд, а напротив — Старый град, построенный еще как часть системы королевских пограничных крепостей, охраняющих от татарских набегов. Два града, две крепости, которые стерегли Турец, Врутки, Мартин, Склабиню, их Кантор.