— Ну и как же вы занимались своим ремеслом?
— Ходил по домам. У меня было шестьдесят клиентов. Каждую субботу я их брил, раз в месяц стриг. И за это в конце года получал полцентнера зерна.
— Они что, не платили вам?
— А из чего? Они давали, что имели. Знаете, какое это было подспорье для семьи? Прикиньте-ка сами: шестьдесят раз по полцентнера.
Они замолчали, потом один снова спросил:
— Вы женаты?
Брезик кивнул.
— Дети есть?
Он с минуту смотрел на них, потом сунул руку во внутренний карман своей жалкой формы и достал письмо со штампом военной цензуры, которое тысячу раз перечитывал, тысячу раз развернул и сложил. Положил его перед этими двумя на стол.
«Любимый мой Янко, — писала жена. — Спешу сообщить тебе радостную новость. Второго декабря у тебя родился сын. Он здоровый и сильный, весит три кило шестьдесят, и мы окрестили его Яном, в честь тебя. Все мы ему рады…»
— Что это такое «радостник»? — спросил один.
— Что вы сказали?
— «Радостник». Что это такое?
Ян только сейчас понял, что говоривший с ним — чех, говорит по-чешски и поэтому не знает, да и неоткуда ему знать, что такое «радостник», о котором жена писала в письме.
— Это водка, которую посылают крестному, когда родится ребенок. Ну и другим. Но крестному больше всех. Вот жена и послала мне бутылку водки, только она не дошла. Немцы ее вылакали!
Они спрашивали и о том, как он бросил винтовку, когда сдался в плен. И сколько парней было призвано из Банова в венгерскую армию.
— Сколько? Это я не знаю. Но моего года нас было тридцать два. Пятнадцать погибло.
— Назовите их.
— Гашпар Бланар, Винцо Рыбар, Томаш и Яно Мазухи, братья, оба покойники. Петер Бабин — и его подстерегла пуля, и Карола Юрика.
— Спасибо, этого достаточно, — сделал знак рукой высокий.
— Вы состояли в Левенте?[20] — поинтересовались они.
— В Левенте? Конечно. Мы все состояли. Туда записывали всех подряд. Но мы только два-три раза позанимались, и на этом дело и кончилось.
— Отец состоял в какой-нибудь партии?
— Этого я не знаю. По-моему, нет. При Масарике — не помню, а при Хорти — ну кто из словаков пойдет в его партию?
Эти двое все старательно позаписывали, а под конец сказали:
— Дело вот в чем, пан Брезик. Вы наверняка знаете, что в Советском Союзе организована чехословацкая воинская часть. Командует ею полковник Свобода. Часть уже сражается на фронте.
— Знаю, — перебил он их, — и я хотел бы туда. Колючая проволока, треп у нужника, безделье — всем этим я сыт по горло.
— Хорошо. Ступайте к себе. Мы дадим вам знать.
Тогда отобрали сто шестьдесят словаков, погрузили их в поезд и увезли к свободовцам. А шестнадцать остались в лагере, ничего не понимая. «Что мы сделали такого, что не поехали с остальными?» Они смотрели друг на друга и мысленно изучали свое прошлое. Лишь спустя неделю, когда их уже истерзала неопределенность, им выделили офицера, и он посадил их в поезд. «Куда мы едем?» — допытывались они. «Много будете знать, скоро состаритесь», — ответил он шуткой, а через сутки вышел с ними в Красногорске.
Они снова оказались в лагере, но это был не простой лагерь. Называлось это — антифашистская школа.
— Я Марек Чулен, — представился им седеющий мужчина лет шестидесяти. Он говорил на западнословацком диалекте, произносил все согласные твердо. По профессии — кузнец. Работал в Америке. Один из основателей Словацкой коммунистической партии и ее председатель. Он сообщил, что будет читать им лекции.
— Читать лекции? — не понял Брезик.
— Вы же будете здесь учиться.
— Учиться? Нас отобрали воевать, а не учиться, — не мог взять в толк Брезик.
— Разумеется. Но вы еще успеете навоеваться. А сначала будете учиться.
На занятиях они узнали о борьбе порабощенных народов Европы за свободу, о необходимости лишить власти германский нацизм, о роли рабочего класса при построении демократического общества, о национальном вопросе, о причинах трагедии Чехословакии в 1938 году, о Марксе, Ленине и Сталине, о Тегеранской конференции, об истории борьбы рабочего класса за свои права.
Когда учеба кончилась, Чулен однажды спросил Брезика:
— Если понадобится, смог бы ты убить немца?
— Даже зарезать, — сказал Брезик.
Чулен посмотрел на него, словно желая проникнуть в его мысли, но ушел, не сказав ни слова.
Снова пришли офицеры, прочитали списки и приказали выпускникам построиться. Брезика не вызвали.
20