- Нет, до сих пор не верится! - помотал головой Эмиль Владиславович. - Мы летим на Антильские острова! Экзотика! Рай земной!
- А на Курильских ты бывал? - желчно проворчал Крикуха. - Тоже, между прочим, могло быть райское место...
- Если б мы их продали японцам! - хмыкнул Вредлин-ский.
- Милька, - нахмурился Крикуха, - я понимаю, что ты сейчас как выпивший, но не трожь святое! Поссоримся, ей-богу!
- Из-за чего, позвольте спросить? У тебя что, родня там, на Курилах? Или ты там можешь недвижимость потерять? - осклабился Вредлинский.
- Из-за того, что это русская земля! - сурово оскалив вставные зубы, которые приобрел уже после начала съемок фильма "Во имя Отца и Сына", произнес режиссер. - Мы ее отвоевали у японцев, и немалой кровью, кстати. Там похоронены наши последние убитые во Второй мировой. И по большей части пацаны 1927 года рождения, а то и 1928-го. Представляешь? Немцев уже несколько месяцев как разгрохали, а отсюда мамаши похоронки получают. В конце августа и начале сентября сорок пятого!
- Ну, это были еще не последние, - заметил Вредлинский. - Знаешь, сколько комсомольцев-осоавиахимовцев на разминированиях погибло? И в сорок шестом, и в сорок седьмом... На тех минах, которые еще в сорок первом ставили! И на немецких, и на своих подрывались. Набрали мальчишек и девчонок, дали миноискатели - и вперед, Родина вас не забудет. И гибли, и калечились... Среди них, между прочим, и 30-х годов рождения ребята были, наши сверстники. А сколько народу бандеровцы, бульбаши и прочие "лесные братья" в 50-х поубивали? Да и их самих, между прочим, тоже можно было бы в потери записать какие-никакие, а граждане СССР. В Корее и Китае несколько сот летчиков и зенитчиков потеряли. А потом Венгрия приспела - и там несколько тысяч оставили в пятьдесят шестом. Куба, Вьетнам, Египет, Чехословакия, Ангола, Эфиопия, Афганистан, наконец... Да и еще, наверное, где-то гибли, сейчас уж не упомнишь. Так что по сути дела война не кончалась.
- Так что, радоваться этому? - Георгий Петрович сердито посмотрел на приятеля.
- Радоваться надо тому, - с некоторой назидательностью в голосе произнес Эмиль Владиславович, - что мы с тобой ни в одну из этих заварух не попали и всю жизнь до старости прожили в мире. И дай нам бог спокойно помереть, благо уже недолго жить осталось.
- Да, - мрачно произнес Крикуха, - ты, в общем, прав, мерзавец... Мы везунчики. Но кто-то за нас свою цену заплатил!
- Фортуна! - развел руками Вредлинский. - Между прочим, я в детстве мечтал быть летчиком-истребителем. После войны это было модно. Когда в шестом классе у меня начала развиваться близорукость, я был ужасно расстроен - мечта детства рассыпалась в прах. И жутко переживал в 1961 году, когда Гагарин полетел в космос, ведь если б я, допустим, оказался годным к службе в авиации и поступил в училище в том же году, что и во ВГИК, то мог бы быть на его месте...
- И это по твоему бы адресу сейчас пели: "Знаете, каким он парнем был?!" съязвил Крикуха.
- Вот! - поднял указательный палец Вредлинский. - Примерно то же, что ты сейчас озвучил, я подумал в марте 1968-го, когда Гагарин разбился. А окончательно перестал жалеть о том, что не сделал карьеры в авиации, после того, как узнал, что в 1960 году одновременно с Пауэрсом наши славные ракетчики сбили еще и советский самолет. Пауэрс жив остался, а наш офицер - забыл фамилию - погиб. И о нем вспомнили только в 90-х годах. А о скольких лейтенантах авиации, не доживших до тридцати, вообще никто и никогда не вспомнит? Ни-ког-да!
- Печально, печально все это, - покивал головой Георгий Петрович. - А ты когда-нибудь думал, что мы, в сущности, принадлежим к одному из самых странных поколений в русской истории?
- Что ты имеешь в виду? - не понял Вредлинский.
- Понимаешь, это трудно выразить словами... Возможно, ты меня опять опровергнешь, ибо в истории больше моего смыслишь. Видишь ли, на нашу долю в общем и целом не выпало особых бедствий. Ну, может быть, поголодали мы в войну и после войны, но дальше, вплоть до последнего десятилетия, жили не так уж плохо. Согласен?
- До некоторой степени... - кивнул Вредлинский.
- Конечно, где-то кто-то воевал, но мировой войны больше не было. Все-таки это было мирное время: Так?
- Да, без сомнения.
- Кого-то сажали по политическим мотивам, но почти совсем не расстреливали, и ничего даже близко сравнимого с тридцать седьмым не было. Тоже согласен?
- Безусловно.
- То, что в течение жизни нашего поколения благосостояние большинства населения из года в год повышалось, до конца 80-х по меньшей мере, ты не будешь отрицать?
- Пожалуй, нет.
-Тогда попробуй ответить на вопрос: почему мы, те, кто созрел к 60-м годам, именно мы, и никто другой, начали все то, что закончилось августом девяносто первого?
- Ну, насчет того, что мы это начали, - поморщился Вредлинский, - я бы утверждать не стал. Тем более что мы оба состояли в КПСС.
- Миля, состоять в КПСС и быть коммунистом - две большие разницы. Ты верил в то, что собираешься строить светлое будущее, когда писал заявление в шестьдесят четвертом году? Нет, и попробуй скажи, что это не так. Я и про тебя, и про себя могу сказать точно: мы туда вступали для карьеры.
- Правильно! Так же, как потом, опасаясь эту карьеру погубить, выбросили партбилеты, - поддакнул Вредлинский. - Мы - поколение приспособленцев. Ты имел в виду эту странность? Да все поколения россиян были приспособленцами. И вообще все люди в мире приспособленцы, потому что им свойственно стремиться к выживанию. Если бы человечество не смогло воспитать в себе эту свою неотъемлемую черту, то оно давно бы выродилось и вымерло.
- Ну, это ты не прав! - возмутился Крикуха. - Если бы все только приспосабливались к окружающей обстановке, а не стремились преобразовать ее, мы бы все еще в пещерах жили.
- "Не надо прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас", - пропел Вредлинский, которому было очень далеко до Макаревича. Возможно, это хороший лозунг для будущих поколений, но нам с тобой уже поздно меняться. Нам надо прогибаться, как мы прогибались всю жизнь, чтобы заработать себе хотя бы на место на Ваганьковском. О Новодевичьем, наверное, можно и не мечтать.
- Вообще-то, - хмыкнул Крикуха, - этот лозунг, знаешь ли, можно по-всякому понимать. Не любит мир, когда его под себя прогибают. Иногда распрямляется - и так по морде заезжает! Так что я бы его и будущим поколениям не рекомендовал.
- Ну хоть тут мы согласны! - порадовался Эмиль Владиславович. - И что, Жорик, тебя так тянет на споры? Истину мы с тобой все равно не родим. И даже если доберемся до этой самой истины, нам трудно будет ее сообщить. Нас просто не захотят слушать.
- То-то и оно. Нам вообще не положено говорить нечто свое! - раздраженно бросил Крикуха. - Мы пролетарии, Миля, наемные работники. Паша Манулов подал идею, нашел под нее спонсоров, дали нам, старикам, немного позабавиться, отснять полфильма, а теперь, видишь ли, отправили нас на смотрины к прокатчикам. Чтоб там на все наши размышления поглядели трезвым коммерческим взором. И сказали: вот это у нас в Америке и Европе должно выглядеть так! А то, что сняли вы, у нас не поймут. И мы, как ты правильно подметил, гнусные приспособленцы, скажем: есть! Хрен с ним, что от наших замыслов ничего не останется, но зато бабки от проката мы получим...
- А разве этого мало? - осклабился Вредлинский. - Господин Баринов утверждает, будто есть шанс получить несколько больше, чем мы заработали за всю предыдущую жизнь, как говорится, в сопоставимых ценах.
- Вообще-то, - Крикуха резко понизил голос, - сомнительный какой-то тип этот профессор. Я, понимаешь ли, знаю многих ученых и даже академиков, которые солидными институтами заведуют. Так вот, они сами спонсоров ищут днем с огнем, а не рвутся киношникам деньги предлагать... Ты хоть интересовался, что это за ЦТМО такое?
- Жорик, это Центр трансцедентных методов обучения. Они разрабатывают обучающие программы по специальным методикам, которые позволяют в считанные месяцы овладеть иностранным языком, математикой, программированием и так далее. У них огромная клиентура по всему миру, и они зарабатывают бешеные деньги.
- Ладно, - все тем же полушепотом продолжал Георгий Петрович, - допустим, это все так. Баринов действительно хотя бы внешне на профессора похож. А Казанков Александр Петрович? Или Ларев Владимир Васильевич? У последнего, извини меня, на пальцах написано "ВОВА", а у первого шрам на морде, не то от ножа, не то от бритвы.