ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. Ваша милость сказала: двести ударов плетьми? Не кажется вам чрезмерным наказание за столь малую провинность? А знает ли ваша милость, что арестованный – сержантом – сражался во славу короля в Индийской Картахене и в Кастилье-дель-Оро? Знает ли ваша милость, что Лопе де Агирре – баскский дворянин и его герб венчает орел, расправляющий крылья для полета? Знает ли ваша милость, что у всех мужчин из рода Агирре отвага и гордость в крови и что все они склонны к гневу и мести?
РОСАРИО ЭСКИВЕЛЬ. Внемлите, супруг мой, советам почтенных купцов. Простите меня, дерзкую, что осмелилась на людях говорить с вами подобным образом, мной руководит не желание вам перечить и не сострадание к человеку, коего собираются подвергнуть наказанию. Я содрогаюсь пророчеству бесчисленных бед, что падут на наш дом, если будет исполнен ваш приговор. Глаза арестованного сверкали, будто лезвие кинжала, руки противились, точно вырванные из земли корни. Молю вас, супруг мой, отмените наказание.
ФРАНСИСКО ЭСКИВЕЛЬ. Вестник, без промедления ступай в тюрьму, где заключен Лопе де Агирре, и моим именем прикажи альгвасилу Мартину. Артеаге привести в исполнение приговор – двести ударов плетьми. Поспешай, вестник!
(Вестник выходит.)
ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. Ярость и кровь падут на дом твой, словно реки, обрушенные сатаной, лиценциат Эскивель. Старый индеец Хуан Юмпа, что беседует с усопшими младенцами и умеет читать будущее на листьях коки, то и дело поминает твое имя в погребальных заклинаниях.
РОСАРИО ЭСКИВЕЛЬ. Во снах я вижу разбушевавшееся море и высокие волны, выбрасывающие на берег вашу отсеченную голову. Супруг мой, мне страшно!
ХОР ЖЕНЩИН ГОРОДА ПОТОСИ. Горе нам! У нас, женщин, сжимается сердце в предчувствии грядущих жестокостей и страданий. Мы, женщины, душой чуем беды, грозящие нашим близким. Вот возвращается гонец, по его твердой поступи видно, что несет он суровые вести.
(Входит вестник.)
ВЕСТНИК. Когда я достиг ворот тюрьмы, сеньор алькальд, заключенный Лопе де Агирре во весь голос просил, чтобы заключение, которое он счел наказанием, заменили ему на виселицу. Лучше отрубите мне голову, пронзите мне шпагой сердце, только не пятнайте тела моего тюремным позором! Так кричал он, и столь велика была его ярость, что едва не разорвал он цепи на руках. Тут прибыл я и передал альгвасилу ваш приказ. Услыхав эти слова, Лопе де Агирре стал белее покойника, сам скинул одежду, сел верхом на мула, который должен был отвезти его к месту наказания, он замолчал, и молчание его было страшнее проклятий…
(Входит Лопе де Агирре, его спина в крови.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Замолкни, вестник, я сам расскажу конец этой истории! Двести ударов легли на мои обнаженные спину и ягодицы. Двести ударов отсчитал альгвасил, двести ударов отсчитало мое сознание. Плеть терзала кожу точно кондор. Кровь лилась по мне, словно кипящая ртуть, я не чувствовал боли, ибо ярость моя была столь сильна, что не оставляла места другим чувствам; я не плакал, потому что дома меня не учили плакать; я не стонал, потому что мужчины у нас в роду никогда не жаловались и не стонали. Когда на меня обрушился двухсотый удар – я считал их все, от первого до последнего, – я рухнул на каменные плиты площади и на меня вылили ведро обжигающей и позорной соленой воды.
ХОР ЖЕНЩИН ГОРОДА ПОТОСИ. Иди к нам в дом, мы хотим врачевать твои раны. Ты исцелишься пластырями из заговорных трав, что приготовляет знахарь, молитвами, обращенными к богородице, песнопениями великого Чиму и мудростью индейских хирургов. Ты исцелишься и возвратишься к священным камням Куско, где тебя ждут твоя жена и твоя дочь, твой дом и твои лошади. И когда вновь настанет январь, месяц покаяния и дождей, рубцы от твоих ран сгладятся, ты начнешь забывать обиду и сегодняшнее несчастье покажется тебе дурным сном.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Даже проживи я века, я никогда не забуду ни единой минуты этого ужасного дня; сердце мое забывать не умеет. Ваша милость, сеньор алькальд, велели высечь меня без суда и без причины, повинуясь одному лишь неясному желанию обесчестить меня. Вы не вняли предостережениям старых купцов, вас не смягчили мольбы и слезы вашей супруги. Ваша милость пожелала увидеть, как струится кровь маленького Лопе де Агирре, и божьей волей увидела. Вот, ваша милость, как она струится из моих вен. Ваша милость может омочить в ней свои пальцы, понюхать ее, словно бальзам, попробовать на язык, как вино – понравится ли. Кровь моя не отравная, ваша милость, клянусь.
(Франсиско Эскивелъ и Росарио Эскивелъ уходят.)
ХОР ЖЕНЩИН ГОРОДА ПОТОСИ. Не сжигай своей жизни в пламени злобы, Лопе де Агирре, не дай сгореть своей душе в адском огне.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Я не смогу считать себя человеком, пока не отомщу за оскорбление. К чему возвращаться в Куско, если не смогу радоваться ни прелести дочери, ни пылу жены, пока на мне будет ярмо надругательства? Липкий ручеек, увлажняющий мою спину, не высохнет, язва, что раздирает мне душу, не зарубцуется, пока глаза мои не увидят, как к моим ногам потечет кровь того, кто неправедно пролил мою кровь. Куда бы ни бежал Франсиско Эскивель, на земле для него не будет убежища, на небесах не найдет он укрытия; куда бы ни подался, повсюду на него будет нацелена ненависть моего сердца. Прошу могущественного святого Михаила, сделай мою душу твердой как скала, мои ногти острыми как иглы, не дай проникнуть в сердце мое ни устали, ни жалости, сделай меня жестоким как волк, осторожным как змея, пока не будет наказан злодей так, как наказала твоя непреклонная шпага возгордившегося сатану, аминь.
(Лопе де Агирре медленно выходит. На стены города спускается ночь.)
ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. И наступила для Лопе де Агирре долгая ночь преследования и охоты. Пагубная жажда мести железной петлей затянется на его шее, породит страшное смятение, что не даст покоя его ногам, сна его глазам, в час еды станет ему поперек горла. Словно злобные розы, станет лелеять Лопе де Агирре раны, бороздящие его спину; собственными ногтями раздерет их, дабы они не зажили и кровоточили. И куда бы он ни пошел, вечно пред глазами его будут те плети, будто разъяренный осиный рой.
ХОР ЖЕНЩИН ГОРОДА ПОТОСИ. Три года и четыре месяца будет Лопе де Агирре выслеживать врага на земле Перу и в окрестных владениях. Пеший и босой одолеет он степные росторы, проберется сквозь заросли глухой сельвы, перейдет вброд стремительные реки. Он будет жевать траву, как лошади или ламы, утолять жажду с ладони из канав, будет спать на скалах и в колючих зарослях, тело его станет нечувствительным к боли, забудет о немочи, а дух его будет питаться жаждою мести и жаждою мести будут гореть его глаза.
ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. Тщетно алькальд Франсиско Эскивель оставит сотни лиг между собою и идущим за ним по следу призраком Лопе де Агирре. Тщетно будет прятаться он в старом монастыре в Сиудад-де-лос-Рейес, под покровительством монахов-доминиканцев и святого инквизитора, ибо ночами он будет слышать шаги Лопе де Агирре на соседних улицах, в тусклом свете масляного фонаря ему будет мерещиться за углом щуплая фигура этого посланника ада. Тщетно станет он скрываться в Кахамарке в обществе надежной и верной супруги своей Росарио Эскивель, ибо однажды воскресным утром там окажется Лопе де Агирре, во время службы в церкви Непорочного зачатия, коленопреклоненный у главного алтаря, будет он притворно бить себя в грудь, притворно изображать взглядом муку, будто страждет он от ран, что покрывают тело распятого Христа. Тщетно алькальд будет взбираться вверх триста лиг до самого Кито, мрачного и сурового города, населенного людьми скрытными и невеселыми, где есть епископ и капитул, тщетно, ибо Лопе де Агирре будет таиться там в полутьме дверей и подъездов, выступать вдруг из-за питьевых фонтанчиков, нечесаный и босой – точь-в-точь бродяга-юродивый.
ХОР ЖЕНЩИН ГОРОДА ПОТОСИ. О непреклонный мститель! Протекли три года и четыре месяца, а охота не прекращалась ни на миг. И одним сентябрьским днем алькальд Франсиско Эскивель принял решение вернуться в Испанию, чтобы воды и небеса моря-океана пролегли между его жизнью и гневом Лопе де Агирре. И вот супруги в порту Кальяо, вот уже подняты на палубу их кофры, и тут Росарио Эскивель различает на фок-мачте старого матроса, который если не сам Лопе де Агирре, то так похож на него, что благоразумнее вернуться на берег. Конечно, это не был Лопе де Агирре, но слишком был похож на него. ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. Протекли три года и четыре месяца, тысяча двести дней и ночей, а алькальд Франсиско Эскивель не вкусил ни крупицы отдохновения, не испил ни капли покоя. И вот он снова приближается к Потоси, сторожкий и подозрительный, как олень.