В Тилбэри она села на великолепного коня и, держа в руке жезл, казалась более солдатом, нежели женщиной, и, являя собой подобную картину, она обратилась к армии:
— Мой возлюбленный народ, те, кто печется о нашей безопасности, убедили нас, страшась предательства, обратить внимание на то, как мы примем на себя заботу о массе вооруженных людей. Но я уверяю вас, я не желаю жить с недоверием по отношению к моему преданному и любящему народу. Пусть боятся тираны. Я всегда поступала так, чтобы, согласно Богу, вселить кипучую энергию и осторожность в верные сердца и добрую волю моих подданных, и поэтому я к вам пришла, как вы видите, в этот раз не для развлечений и забав, но будучи намеренной в пылу сражения жить или умереть вместе с вами, быть похороненной за моего Бога, за мое королевство и за мой народ, мою честь и мою кровь. Я знаю, что у меня тело слабой, ничтожной женщины, но я обладаю сердцем королей, и королей Англии в том числе, и подумайте, с каким грязным презрением эти Парма и Испания или еще какой-то правитель из Европы осмелились напасть на границы моей земли, в ответ на что я скорее сама возьму в руки оружие, сама стану вашим командиром, судьей и награжу за каждый подвиг на поле брани, но не покрою себя бесчестием. Я уже знаю, судя по вашей готовности, что вы заслужили награды и почести, и мы даем вам слово государя, что вам в свое время воздастся за это.
Эта речь королевы вселила отвагу в сердца всех, кто слышал ее. Она была непобедима — и всегда знала это, потому что, какой бы глупой ни казалась она, пустой, кокетливой, раздражительной, себялюбивой, но когда наступал нужный момент — она становилась великой.
Армада вошла в Ла-Манш.
Трагедия Испании заключалась в том, что, обладая самыми совершенными в мире кораблями, лучшим снаряжением и амуницией, она была обречена на поражение. Ее командир не жаждал выполнить свою задачу, умоляя короля поручить ее другому человеку. Его моряки страшились «Эль Драке», дракона, этого англичанина, которого они считали неземным существом, которому приписывали сверхчеловеческую силу и которому суждено их уничтожить. Они видели его в деле, и ни одно земное существо никогда не проявляло такую храбрость, как «Эль Драке». Он хладнокровно зашел в бухту Кадиса и сжег и разграбил стоявшие на якоре корабли, он деликатно назвал свою операцию «Сжигание бороды испанского короля». Он плавал в открытом море, он возвращался домой с испанскими сокровищами, которых было достаточно, чтобы снарядить его страну на войну против Испании. Здесь не обошлось без дьявола, а испанцы дьявола боялись.
Слава Англии заключалась в том, что, обладая легкими кораблями, плохо снаряженными, с голодающими моряками, с больными на борту и трагической нехваткой ядер и пороха, она оказалась непобедимой. Она верила в победу. Она не надеялась, что может победить, но она знала, что не может проиграть.
Бой был недолгим.
Испанцев превзошли в храбрости и в искусстве ведения морского боя, которое продемонстрировал всему свету Дрейк.
Бой был в разгаре. Среди испанских кораблей появились брандера, и те были разбиты еще до того, как разразился шторм, чтобы уничтожить их полностью.
Англия была спасена. Сокрушено могущество Испании.
Инквизиции заказан путь в Англию, безраздельно принадлежащую королеве.
Настал величайший час великого правления.
Королева половины территории острова противостояла самому могучему в мире монарху, а маленькая и отважная нация развеяла в прах силу могущественной Испании.
Никогда еще города и села Англии не видывали подобного веселья. В церквах звонили в колокола. С появлением первых звезд разжигались костры. Повсюду веселился и гулял народ.
Роберт написал королеве, что он стремился быть с ней рядом, но лихорадка, которая частенько мучила его, снова напала на него, и он едет в Кенилуорт и оттуда в Лимингтон, чтобы принять ванны, и что он не может предстать перед ней, пока не выздоровеет настолько, чтобы насладиться тем, что было для него дороже всего на свете, — обществом возлюбленной и славной госпожи.
По пути туда он остановился в замке в Райкотте и снова написал ей письмо.
«Я нижайше умоляю ваше величество простить старого слугу, который осмеливается писать и осведомляться о здоровье милостивой леди. Я молю Бога только об одной вещи: чтобы она пребывала в добром здравии и жила долго. Я надеюсь, что ванны меня подлечат, и, оставаясь с постоянной мольбой о сохранении здоровья вашего величества, я нижайше целую ваши ноги».
Она прочла его несколько раз и бережно положила в шкатулку, где хранились все его письма.
Стоял сентябрь, прошло меньше месяца с момента обращения королевы к своим солдатам в Тилбэри, когда Кэт принесла ей новость.
Кэт вошла и стала на колени, подняв свое лицо и устремив взгляд на свою госпожу, она никак не могла найти слов. Елизавета посмотрела в лицо своей дорогой подруги и, видя, что по ее щекам медленно катятся слезы, тоже побоялась заговорить первой.
Она страшилась известия. Она хотела убежать от него, но хранила спокойствие, как обычно в важные моменты своей жизни, независимо от того, как оно ее огорчит.
— Что случилось, милая Кэт? Не бойся, говори.
Но Кэт все не могла начать.
— Мне кажется, я знаю, — сказала Елизавета. — Он так плохо выглядел, когда я видела его в последний раз.
— Это случилось в Корнбэри, недалеко от Оксфорда, ваше величество. Все из-за продолжительной лихорадки. Она напала на него с новой силой, и… он не встал с постели.
Королева молчала. Она сидела очень прямо. Она думала: «Значит, он умер недалеко от Оксфорда, недалеко от Камнор-Плейс. Прошло двадцать восемь лет с тех пор, когда ее обнаружили у подножия лестницы. Ах, Роберт, Роберт… неужели мне никогда уже не увидеть твоего лица! Мы были так близки, так единодушны во всех делах. Дорогие Глаза, почему я вас потеряла? Кем я без тебя стану, как не слепой к радостям жизни?»
— Моя самая дорогая… — сказала Кэт, обняв королеву, и горько зарыдала.
Елизавета сидела, выпрямившись, и слезы струились по ее щекам. Вдруг она произнесла:
— На улицах все еще кричат «победа!», Кэт. Они хранят в своих сердцах тепло по отношению ко мне. Они меня любят — свою королеву, — как никогда не любили ни одного короля или королеву до меня. Когда-то я решила, что мое самое заветное желание быть столь любимой, Кэт, любимой моим народом. Наша страна спасена, а я, кому следует быть самой счастливой в мире женщиной, теперь самая несчастная.
— Моя дорогая, ничего не говорите, — попросила ее Кэт. — Вам слишком больно, мое милое величество.
— Я буду говорить, — сказала она. — Я буду говорить, невзирая на слезы и муки. Я его любила. Я всегда его любила, и я буду любить его до самой смерти. Филипп потерял свою Армаду, но, может статься, этой ночью он не более несчастен, чем я. Потому что я потеряла Роберта, дорогого Роберта, мою любовь, мои Глаза.
Она дала выход своему горю, и ее рыдания были так страшны, что они напугали Кэт, которая снова обняла королеву и стала ее успокаивать.
— Моя дорогая, помните, что перед вами вся жизнь. Вы королева, моя дорогая. Моя самая дорогая, у вас есть многое. Вы не простая женщина, которая оплакивает потерю возлюбленного. Вы — королева, и королева Англии.
И тогда Елизавета посмотрела на Кэт и, мягко опустив руки ей на плечи, поцеловала ее.
— Ты права, Кэт. Ты права, милая подруга. Я — королева.
Она подошла к шкатулке, где хранились его письма. Она вынула письмо, которое получила всего несколькими днями ранее и спокойно его надписала: «Его последнее письмо».
Она страстно его поцеловала и быстро убрала в шкатулку. Она повернулась, уже улыбаясь с нарочитой безмятежностью.
Роберт умер, он унес с собой большую долю радости ее жизни, но, повернувшись к Кэт, она уже была не той женщиной, которая потеряла единственного мужчину, которого любила, она была ликующей королевой победившей Англии.