Если бы в прицепном вагоне, где ехал Виноградов, был, как в старые времена, кондуктор, он бы мог заметить, что Виноградов костью тяжел, рус, выражение лица имеет такое же неопределенное, как цвет его рубашки, но он, конечно, не догадался бы о причине, которая заставила слесаря встать так рано и помчаться на край города. А причина эта была проста, как разводной ключ: начальница участка, на котором работал сантехник, женщина крутого армейского нрава, пообещала с утра пройти с ним по домам, пока не ушли на работу квартиросъемщики, и выяснить, куда делись двадцать новеньких чешских смесителей для горячей и холодной воды, которые получил месяц назад Петр.
Доехав до кольца, которое располагалось около полураскопанного половецкого, а может быть и скифского, кургана, а также невдалеке от хутора Балочного, Виноградов слез и уже не спеша, пройдя новостройку и неширокое поле, достиг леска. Леском этим очень гордился Посошанск. Вырос он вокруг мелкого, зеленого, пересыхавшего когда-то Щучьего озера; озеро под защитой деревьев перестало высыхать, и посошане не знали теперь большей радости, чем воскресный отдых на его берегу.
Слесарь углубился в лес, воздух в нем был чист и прозрачен, непуганые птицы пели в полный голос, а облака в голубом небе были похожи на лебедей.
Петр шел по тропинке, жуя вырванный из земли зеленый стебелек и рассеянно глядя себе под ноги. Ночью прошел дождь, песок на тропинке был влажен и девственно чист.
Внезапно Петр увидел на песке отпечаток женской туфли, туфля была небольшого размера, на каблучке-шпильке, и давала начало непрерывному ряду следов; удивительное заключалось в том, что первый отпечаток появлялся на тропинке неожиданно, как если бы женщина спрыгнула с дерева или появилась сотканная из воздуха.
Виноградов, который в глубине души женщин любил, выплюнул стебелек и, ускорив шаг, последовал за таинственной незнакомкой, но не успел пройти и ста шагов, как отпечаток туфельки превратился в отпечаток мужского башмака, ботинок этот был велик, сорок четвертого — сорок пятого размера, такой размер носил и сам Виноградов.
«Что за черт?» — спросил сам себя слесарь. Мокрый песок свидетельствовал, что около ольхового куста женщина, носившая туфельки, переобула их на ходу в мужские ботинки и продолжала шагать далее, оставляя на песке грубые большие отпечатки. «Может быть, она сперва несла на руках мужика, а потом мужик понес ее?» — подумал было сантехник, и, хотя такое объяснение выглядело правдоподобным, он все-таки его отбросил, глубоко заинтересованный, ускорил шаги, прошел еще добрых две сотни, и тут глаза у него вовсе полезли на лоб: отпечатки мужских башмаков превратились в следы босых детских ног. «Вот это да!» — прошептал сантехник и, ускорив движение до бега, кинулся догонять загадочное существо. Он бежал до тех пор, пока тропинка не уперлась в густую гряду кустов. Здесь следы исчезли, но в просвете между кустами что-то мерцало, затаив дыхание, слесарь раздвинул руками ветки и задохнулся от ужаса: посреди лесной поляны, не касаясь земли, колыхалось что-то темное и бесформенное, похожее на медузу, которую Виноградов видел однажды в аквариуме в Севастополе, куда приезжал с экскурсией, когда отдыхал по профсоюзной путевке в доме отдыха под Бахчисараем. Это нечто покачивалось, приседало, поднималось и выпускало во все стороны темные и студенистые отростки, которые, впрочем, тут же укорачивались и исчезали. Присмотревшись, слесарь понял, что это медузообразное тело к тому же еще и полупрозрачно, сквозь него можно было различать кусты и деревья на противоположной стороне поляны. В какой-то момент оно показалось ему просто шапкой дыма, которую вот-вот унесет ветер, и тогда можно будет, отерев ладонью лоб, сплюнуть и сказать: «Ведь надо же, чего испугался!» Но тут непонятный предмет, продолжая покачиваться, испытал новое превращение, от которого Виноградова окончательно прошиб холодный пот: тело уплотнилось, стало похожим на гриб, потеряло прозрачность, превратилось в металлическую тарелку на трех ногах, но, тут же осев и раздавшись в ширину, стало светлеть, края его залохматились, поползли дымными кусками, и таинственный гриб исчез вовсе, вместо него на поляне осталось несколько полупрозрачных белых предметов правильной формы словно бы из пленки, из которой мастеровитые люди делают дачникам теплицы. Если бы Виноградов лучше помнил то, что проходил в средней школе, он узнал бы в этих предметах призмы, наподобие тех кристаллов, что образует в сосудах раствор соли. Были они — какая совершенно прямая, какая со скошенным верхом, некоторые раздуты в ширину, но все на ножках, чем еще очень смахивали на газовые плиты. Зыбкие и легкие, они плавно двигались по кругу, поблескивая и покачиваясь от ветра. Потом круг разорвался, призмы расселись кружком, легкий порыв ветра снова поднял их, и они поплыли по воздуху в разные стороны. Странным было то, что, уплывая, они не уменьшались в размерах, и, чем дальше удалялись от Виноградова, тем становились больше. Если бы сантехник был знаком с работами мастеров японской и китайской графики, он объяснил бы этот парадокс законом обратной перспективы, но Виноградов из всего сделанного в Японии знал только наручные часы «Сейко», оттого ему стало невыразимо страшно, он повернулся и, не оглядываясь, бросился бежать. На трамвайной остановке еле дождался вагона — облака, плывшие над городом, уже казались не лебедями, а умывальниками, готовыми упасть ему на голову и разлететься вдребезги. Доехав до жилищной конторы, он поразил всех, написав заявление о немедленном увольнении, забрал трудовую книжку и первым же автобусом укатил в родное село. Там ему удивилась жена, не чаявшая увидеть мужа, и обрадовались дети, но особенно ликовал председатель колхоза, который тут же забрал у Петра трудовую книжку и определил его дояром на ферму.