Солнцевы, Тепловы и Боттичелли чуть не сбивают Алекса с ног: на-а-ам!
И торгуются. И к уверткам прибегают.
Алекс сверился с адресом.
Чавканье сладкой ватой вокруг прекратилось. Только в лужах еще плавали сладкие обрывки. И тонули. Только висели кое-где на ветвях. И падали вниз. В лужи.
Вспомнил детство: липкий оцарапанный рот. Сладкий и побаливающий. И удаляющийся голос: сахарная вата… а кому сахарная вата… вата…
Еще раз сверился с адресом. Приработок предстоял в одном из старых розовых домов Дархана. Одноэтажных, с тополем перед окном. С запахом стареющего кирпича.
Совместное предприятие «Сатурн Консалтинг».
Он должен переводить на переговорах. Приятель попросил подменить, сам поехал в Бухару, японцев вокруг минарета водить. «А о чем переговоры будут?» — спросил Алекс, водя по скулам мобильником. Как электробритвой. «Не знаю… Там проходной двор. Каждый раз что-то разное. Но платят».
Алекс стоял перед особняком и нервничал.
Переговоры
— А, вы переводчик? Проходите. Переговоры уже начались.
Пластиковая лапша жалюзи. Кофеварка, компьютер, ковролин.
— Мне сказали к двенадцати…
— Да, заходите! Ну, не стойте здесь. Они раньше начались. Идемте, я вас провожу.
Секретарша, девушка с приятным мужским голосом, развернулась на кресле.
Поднялась. Сдвинула бумаги, опрокинула турецкий стакан-пробирку. Вышла из-за стола. Приятная восточная полнота. Тяжелые свежевыкрашенные губы, улыбка. На таких бы губах, как на парковых скамейках, начертать: осторожно, окрашено! Но Алекс уже прилип к ним глазами.
Снова весна прибегает к уверткам.
Алекс потер пальцы. Как бумагой порезался. Весь изрезался бумагой.
— Идемте.
Офис оказался большим, весь из каких-то коридоров. Ковролин жадно глотал их шаги.
— Вот.
Она подвела его к умывальнику. Зачем к умывальнику?
— Ну вы же с улицы пришли. Нужно вымыть руки.
Алекс снова посмотрел на полную секретаршу.
— Меня зовут Соат, — сказала она, открывая воду. Кран печально запел.
— Алекс.
Сомкнул ладони под водой.
И понял, как ему, оказывается, хотелось подержать руки в этой теплой, непонятно для чего льющейся воде.
Соат стояла рядом и дышала.
Желтое, солнечное мыло выскользнуло из рук.
Наклонился, поднял. Наклоняясь, почувствовал, как по-разному пахнет эта Соат на протяжении всего тела. Ноги пахли какими-то цветами.
Отловленное мыло оказалось все в каких-то черных угрях, волосках.
Соат. Ее зовут Соат.
Он хотел спросить ее, о чем эти переговоры. Он хотел ее спросить, свободна ли она сегодня вечером. Он хотел спросить, почему у нее такое странное, редкое имя.
Соат приоткрыла темную дверь с надписью «Менеджер»:
— Акбар-ака, переводчик пришел.
Комната была большой — трое сидящих тонули в ней. Они сидели за столом и держались за этот стол, как потерпевшие кораблекрушение. Трое немолодых мужчин боялись утонуть в пространстве комнаты.
Один из них был индусом или пакистанцем.
Алекс представился и сел за стол.
Мужчины смотрели на него. Соат почему-то тоже осталась.
Тишина текла, деревяшка стола качалась под руками.
Они чего-то ждут, подумал Алекс. Аккуратно оглядел присутствующих. Молчат.
Трое разных мужчин, три разных молчания сидели напротив него.
Пакистанец молчал как пружина. Ему хотелось говорить, сжатые губы с трудом удерживали слова.
Другой, тот самый Акбар, был молчуном-гурманом. Долго перекатывает тишину во рту, от языка к щекам и обратно.
Третий из молчащих был маленьким человеком с большими глазами. Глаза — две семитские рыбы — медленно плыли в океане мыслей. Они плыли и говорили все. Абсолютно все. Но Алекс плохо понимал их. Они говорили по-халдейски.
Алекс не выдержал:
— А что… кого-то ждем?
Мужчина с глазами-рыбами наклонился к Акбару:
— Переводчик спрашивает, ждем мы кого-то или нет.
Говорил он с легким шелестящим акцентом. Его русский язык был старым, как виниловый диск, и поцарапанным.
Акбар помотал головой:
— Мы не ждем. Пусть начинает.
— Начинайте, господин переводчик, — сказали рыбы.
— Я? Я не понял, что я должен начинать…
Акбар повернулся к Соат:
— Он помыл руки?
Соат кивнула:
— Даже мыло уронил.
— Сори, сори, — застрекотал индопакистанец, показывая, что он не понимает.