Ветер изменил направление и унес его ноги из-под ног. Край склона приблизился к нему, и он смотрел вниз и двигался вниз. Снег выпал на высоте пяти тысяч футов, не отвесный, но слишком крутой, чтобы карабкаться. Он увидел, как его пони кубарем скатывается по склону, набирая скорость в центре облака мчащегося, сверкающего, зеленого снега. Возможно, пони взвизгнул, но его крик утонул в порывах ветра. Затем он перевернулся, ветер закружил его и столкнул тело и ноги с края. Он вцепился руками и повис на краю, ветер перевернул его на запястьях. Он увидел лицо Джагбира в ярде от себя. Оно было как у ребенка. Джагбир горько плакал, протягивая к Робин свои бесполезные, обмороженные руки.
Рука Муралева сжала запястья Робин. Джагбир сел верхом на спину Муралева, и Муралев медленно потянул, отдернул назад, снова потянул. Ветер стих. Робин втянул в легкие снежные брызги и воздух и медленно подошел к выступу. Муралев перевернул его и начал растирать снегом его лицо. Робин увидела Джагбира, скорчившегося под навесом, его рот все еще был открыт, а на щеках замерзали яростные, беспомощные слезы.
Безупречные ноги Джагбира и разбитое сердце подняли их на вершину. И пони Муралева, Джагбир, тоже поднялся в гору. Только у Джагбира за спиной все еще была его винтовка. В безветренной тишине, под желтым небом, они пересекли ущелье.
К ночи они снова достигли линии снегов. Они оторвали полоску войлока и сделали рукавицы для рук Джагбира, а на южной стороне хребта нашли можжевельник и низкорослый рододендрон и разожгли костер. Бурхан скончался, и несколько часов они все спали, прижавшись друг к другу на земле перед костром.
Робин проснулся первым и вскочил, чтобы подбросить в костер побольше кореньев и снова разжечь огонь. Он взглянул на звезды и понял, что было около двух часов. Муралев подкрался к нему, и некоторое время они молча сидели на корточках у костра.
Затем Муралев сказал: «У Джагбира плохая левая рука. Правая намного лучше». Заросшая за несколько дней щетина скрывала очертания его лица. Царапины и маленькие дырочки виднелись там, где бурхан продувал кожу камнями и снегом. Его голос был грубее, чем когда-либо, как будто он проглотил немного летящего гравия. Когда Робин кивнула, он спросил: «Что это за имя такое — Джагбир? Я хотел бы знать, чтобы лучше запомнить его и найти место в этом мире.
— Он гуркх, — сказал Робин, — каламбур из Зиллы Четыре Тысячи Парбат в западном Непале. Он стрелок Тринадцатого гуркхов. Угрюмо потрескивал огонь, и блуждающий луч лунного света скользил по безмолвной башне Музтаг Ата.
Муралев сказал: «Он самый любящий мужчина, которого я когда-либо знал. Ему повезло».
Робин кивнул. Он устал, но с приятной апатией, как альпинист, достигший вершины, вернувшийся сквозь мокрый снег в свое теплое убежище. — Что мы собираемся делать? — тихо спросил он.
Красные отблески костра мерцали в глубине затененных, налитых кровью глаз Муралева. Он потерял очки в бурхане, и глаза сморщились во внутренних уголках. Он сказал: «Я не знаю, Сэвидж».
Робин лежал неподвижно. Лунный свет исчез из Музтаг Ата, и Джагбир застонал во сне. Муралев сказал: «Ход моей жизни показал мне, что я должен выходить и искать. Я думаю, что могу закончить в монастыре, но сначала — сорок дней в пустыне. Или сорок месяцев. Или сорок лет.
— Да, — нетерпеливо ответила Робин. Но мы должны делать добро для людей — не для какого-то конкретного человека, а для всех людей. Возможно, нам удастся выяснить важные вещи, которые были спрятаны, похоронены или забыты.
Джагбир стонал уже несколько минут. Теперь он встал, нетвердо держась на ногах и моргая от огня. Они молча смотрели ему вслед, пока он не скрылся в темноте.
Робин поспешила продолжить. «Люди, которые действуют, работают и любят, хороши. Люди вроде нас, которые сидят в пустынях или подобны Измаилу, люди, которые пытаются избавиться от всякого действия, работы, любви — они тоже хороши. Бог создал всех нас. Разве мы не можем найти мост между двумя типами людей — возможно, похороненный в истории? Возможно, в наших умах? Мы…
Он резко остановился. Джагбир подошел к ним, тяжело ступая и неуверенно, из темноты, и они поднялись вместе. После долгого взгляда друг другу в глаза они повернулись, чтобы помочь стрелку лечь. Но Джагбир, пошатываясь, продолжал идти и остановился только у края костра. Его левая рука заканчивалась комком окровавленной шерсти. Кровь просачивалась сквозь бинты и, шипя, капала вогонь. В правой руке он держал бумажник Муралева. Он был молод и тяжело ранен. Рана была видна у него на глазах. Робин осторожно взял в руки забинтованный окурок. — Что ты натворил? — спросил я.