Ближе к вечеру Джагбир указал с вершины гористой дюны. Темно-зеленая полоса, поглощающая свет, лежала пятном на фоне мерцающего горизонта.
Позади них осталось еще десять миль. С бесконечной осторожностью зеленая полоса отделилась и в лунном свете превратилась в пятнистую тень кустов. Джагбир первым увидел углубление, в котором находился колодец; затем лошади почувствовали это и собрались с силами. Робин придержал Джагбира за локоть. Все вместе они сбежали с последней дюны, пересекли равнину, по омытым луной, высушенным солнцем следам топчущих копыт, верблюжьих подушечек и человеческих ступней. Пони выиграли забег с отрывом в несколько ярдов, и каждый сделал большой глоток. Вода была глубокой и прозрачной.
Как только первая капля коснулась губ Робина, ее горечь, словно зазубренный нож, резанула его по языку. Он набрал в рот песка и вскрикнул. Яд обжег ему десны. Он подбежал к умывальнику и полоскал, и полоскал, пока снова не смог дышать. Одна лошадь была мертва, остальные лежали, распластавшись на боку у кромки воды, их шеи были прижаты к земле, губы растянуты, обнажая зубы. Эти двое все еще были живы, но у них не осталось сил бороться с содержащимся в них ядом. Скоро они умрут, как умер первый и как Робин была готова умереть, от разочарования и отчаяния.
Робин лег, медленно опускаясь с колен. Когда он открыл глаза, то увидел, что все пони мертвы. Еды было много, но вся она была сухой. Вода была отравлена. Леня Муралев заманил их в пустыню, и они не могли повернуть назад. Однажды по дороге в Карши Бахрам игриво укусил ее. Теперь она убила и его. Он был хорошим конем.
— Нам пришлось тащить пони шестьдесят миль, — сказал Джагбир. Нам будет лучше без них.» Он двигался медленно, но без колебаний, собирая вещи, которые они должны были нести: последний бурдюк с водой, пустой на три части, пакет изюма, несколько фиников, дюжину ломтиков пресного хлеба. «Золото,» сказал он. — Позволь мне понести твой пояс.
«Она не тяжелая. Ты справишься с водой? Не думаю, что я смогу больше таскать винтовку.
«Оставим это. У меня есть свое.
Поскольку надежда была безнадежна, они могли спать. На морозном рассвете им предстоял предпоследний этап. Если бы в конце пути не было воды, это было бы для них самым последним. Пальцы Робина так онемели, что он не мог взвалить свою ношу на плечи, и Джагбиру пришлось сделать это за него.
Робин подумал, что, должно быть, полдня пролежал без сознания, потому что солнце уже палило вовсю, а ветер обжигал шею. Усилие идти стало физической болью, переросло в агонию, было преодолено и превратилось в усилие жить. Это, в свою очередь, усилилось, как и то, другое, но это было последним. Только смерть или вода могли преодолеть это. Слова песни, которую Джагбир пел в том лагере недалеко от Карши, звенели, барабанили и грохотали в его голове — джаун, джаун, парели, в такт его шагам, спотыкаясь, когда он спотыкался. Джагбир дал ему воды, и он заплакал, потому что больше не мог пить. Анхен ма газели и Маклейн прибежали с бойни в Тезин-Каче, и перед ними были лица всех мужчин, которые не видели, как он застрелился, и снег свистел у него над ушами. Самаджаунчу Дехра Дун и Энн Сэвидж, которой следовало бы быть Энн Хилдрет или даже Энн Хейлинг, любили его и верили, что смогут силой любви вывести его из пустыни в место, где есть вода, тень и нет ветра.
Он хотел только воды.
— Все кончено, — ответил Джагбир.
Ноги Джагбира продолжали двигаться вперед, влево, вправо, влево, вправо, прямо перед ним. От талии Джагбира тянулся длинный повод, соединенный другим концом с… ну, с его собственной рукой, который тащил его за собой.
Когда он обнаружил, что вода черная и горячая, а во рту песок, Джагбир поднял его.
Поэтому, когда он обнаружил, что кругом темно и холодно, а во рту у него песок, но никакая твердая рука не поднимает его, он перевернулся на спину и приготовился умереть, пока у него еще есть силы. Его, беспомощного и слабого, нельзя проносить мимо этих ворот. Он должен войти с широко раскрытыми глазами и сильным, оглядываясь по сторонам.
Джагбир ушел. По словам его напыщенного отца, полковника Родни Сэвиджа, К.Б., Джагбир бросил его, наплевал на славные традиции полка и вел себя не как настоящий гуркх. Чушь. Но было странно, что Джагбир, который не боялся смерти в бою, убегал от смерти в пустыне. И глупо, потому что в пустыне смерть преследовала бы его еще более неумолимо. Ему будет одиноко, когда он умрет.
Сам он не был одинок. Все люди ушли. Джаун, джаун, парели ушел. Имперская опасность миновала, и царь, и Леня Муралев, и Джагбир, конечно, и, наконец, даже Питер Муралев. Будучи невозмутимым, он смог сосредоточиться на насущной проблеме — какова была Божья цель в том, чтобы дать человеку осознание Бога?