В белесоватом небе проступала истаявшая, как кусочек сахара, а в действительности еще не созревшая луна. Уже различима была сеть зеленоватых звезд. От неба веяло запахом свежевыстиранного белья.
Холодящая чистота окутывала меня. Стихал, успокаивался сумбур в мыслях. Взбудораженная кровь сбавляла скорость. «Все между собой связано», — вновь пронеслось в голове. Я понял: мне полезны прогулки по крышам.
Первая попытка
Разбудило меня, как всегда, шарканье тапочек. Я вскочил, позавтракал на скорую руку и помчался привычной дорогой — до службы, а там через двор и за угол — к двери красного кирпичного дома в четыре этажа.
Постоял, задрав голову, — антенны примостились на крыше, будто отдыхающие комарики, — и решительно направился к подъезду. Потянул тугую дверь на ржавой визгливой пружине. Шагнул в сырой полумрак подъезда. Тускло горела лампочка, освещая искрошенные ярусы ступеней.
Скрипучий лифт доставил меня на самый верх. Чердак был открыт.
Я ступил под своды гниловатых балок, с которых свисала паутина и сыпалась труха. Под ногами шуршал гравий. То и дело спотыкаясь, но стараясь не запачкать костюм, я побрел к брезжившему в отдалении оконцу — льющийся из него поток света рассекал роившуюся пылью черноту надвое.
На какое-то мгновение вертикальная балка скрыла мой ориентир, но тут же он возник совсем рядом.
Я пригнул голову и шагнул в неизвестность.
Солнце лучами ударило в глаза, я захлебнулся страхом высоты, близостью неба и свежим ветром, который мгновенно растрепал мне волосы, но тут же отстал, притих, давая возможность освоиться и осмотреться.
Суфлер загорал на брезентовой подстилке.
Громыхая ботинками по жести, разведя руки в стороны, словно канатоходец, я мелкими шажками двинулся к нему. Обеспокоенный шумом, он приподнял голову, быстро вскочил и начал втискивать босые ноги в ботинки.
Когда я приблизился, он стоял одетый и глядел на меня настороженно и выжидающе. На подбородке топорщилась рыжеватая щетина, лоб вертикально пересекала ровная полоска шрама.
— Чего я сделал-то?
Его белесые короткие ресницы хлопали часто-часто. Правую руку — от запястья до локтя — украшала затейливая татуировка: кинжал, который кольцами обвила змея.
— Я здесь, напротив, работаю, — решил объяснить я.
Он успокоился. Достал сигарету, опустился на корточки. Чиркнул спичкой и, сложив ладони створчатой ракушкой, прикурил, Голубое облачко табачного дыма мгновенно растворилось в воздухе.
Краем глаза я уловил на другом конце крыши движение. Из слухового оконца вылезал опоздавший напарник — высокий, худой, сутуловатый старик. Он с трудом распрямил спину, так же с трудом снова наклонился и вытянул из темного оконного проема сумку черного кожзаменителя.
Подойдя, кивнул мне. Лицо его излучало доброту и доброжелательность. Щечки розовели, хотя скулы и особенно впадины под глазами отливали серовато-матовой усталостью. Нос внушительных размеров имел форму баклажана.
Старик все еще не мог отдышаться и, словно помогая легким, прижимал руки к груди. На нем были длинный черный пиджак, запачканный на рукаве масляной краской, узенькие брюки, которые свернулись возле щиколоток штопором, застегнутая на верхнюю пуговицу линялая байковая рубаха. Голубоватые, тоже выцветшие глаза смотрели спокойно и внимательно.
— Ну, как дела?
Суфлер вместо того, чтобы ответить, вскочил и зашагал прочь. Шагал он широко, как по раскачивающейся палубе, ветер сносил его клеши набок.
— Постой, — негромко позвал старик.
— Да ладно тебе, батя, — на ходу раздраженно отмахнулся тот.
Старик закряхтел, похлопал себя по карманам и неожиданно извлек серебряно блеснувший свисток на розовой ленточке. Поднес его к губам — и полились удивительно нежные свирельные звуки.
Парень застыл, повернулся и упер руки в бока — буквой «Ф».
— Зачем взял? — крикнул он.
Старик снова поднес к губам свисток. Парень, как завороженный, пошел назад.
— Отдай, — потребовал он.
Старик покачал головой. Будто заклинатель змей, он хитро сощурил глаза.
— Нет.
— Хуже будет. — Парень в два прыжка подлетел к оконцу и исчез в нем.
— Попробуй только! — запоздало крикнул ему вдогонку старик. Завернул свисток в чистый носовой платок и спрятал в карман. Крякнув, сел на брезент и принялся раскачиваться из стороны в сторону, наподобие циркового медведя. — Караганда, елки-палки, — невразумительно бормотал он. — Тринидад! — Туча набежала на солнце, может быть, поэтому лицо его потемнело. — Вот беда, — сказал он. — Что делать? — И неожиданно резко прибавил: — Кошкодрал, черт. А ведь был матросом.