Его больше волновали сны, чем реальная жизнь. Он нечасто общался с Соней, редко бывал у родителей, плохо помнил, как выглядит их «усадьба», да и друзей своих видел в последнее время мало, все больше с ним рядом находились коллеги, или полезные знакомые, или персонажи статей и репортажей. Людей вокруг всегда было море, но близких – ни одного.
Подумав так, Спасский понял, что по какой-то причине не хочет видеть жену. Зато нелишне было бы повидать родителей, тем более что начался отпуск, а сезон просто обязывал побывать в дачном раю: так и манили все эти завтраки на веранде, запахи нагретого душистого дерева, гамаки и качели в саду, обеды за круглым столом с обязательным букетом полевых цветов, походы за грибами и рыбалка, закипающий расписной самовар, заросли чубушника и сирени… Типичная русская пастораль, не потерявшая своей прелести за несколько веков. Он представил себе будни на даче: загорать, купаться, гонять чаи и жечь костры, сидеть с книжкой где-нибудь на скамейке, в тенистом уголке с папоротниками…
Он представлял все это старательно, вызывая в памяти каждую деталь, призывая на помощь все свое живое воображение, но виделось ему другое, чему он с трудом мог дать название: огромные, залитые солнцем шелковые газоны, простиравшиеся на бесконечно много шагов вокруг, ровные полосы подстриженных кубами кустарников, а в конце этой изумрудной равнины, как упавшая тень от летящей хищной птицы, как игрушка из марципана – барочный замок с венчавшим его круглым куполом и перед ним огромный фонтан с гигантскими фигурами языческих божеств, изрыгавшими водяные брызги. Спасский даже не знал, существует ли что-то подобное на белом свете. Но он знал, что этот замок также снился ему однажды, и совершенно точно где-то в его таинственных внутренностях он видел белых льва и единорога, державших перекрещенными красные мечи. Ногами и лапами они опирались на три латинских слова: «Sola Vitrum Invicta».
Ну что за бред? Какие замки? Какие фонтаны? Какие бархатные газоны? За окном шелестела и галдела туристическими голосами самая первая пешеходная улица Петербурга. Антон вышел на балкон: куда-то спешили дети с нотными папками (хотя что значит «куда», в музыкальную школу, конечно же), возле здания Стокгольмской школы экономики кучковались озабоченные своими специфическими заботами студенты, из какого-то флигеля доносились музыка и поющие голоса.
Здорово, что на Малой Конюшенной нет машин, в который раз подумал Антон и решил закурить для душевного спокойствия, но только вынул из пачки сигарету и начал хлопать по карманам домашнего халата в поисках зажигалки, как зацепился взглядом за лепные балки на соседнем здании и с досадой сплюнул: то были белые львы и единороги.
Львы и единороги, господи, да будь же ко мне милосерден.
И сейчас Спасский рассудил, что эти диковинные звери, да еще с оружием, да еще попирающие девиз «Одна лишь доблесть непобедима» (или «Одинокий, доблестный, неукротимый», Антон плохо помнил латынь с университетского курса), могли быть частью герба знатного рода, французского или английского. Скорее всего даже, ничем иным они быть и не могли.
Отлично, но каким образом герб английских графов или герцогов оказался на запонках у Эмиля?
Да очень просто – купил в Лондоне в очередной поездке, Софья же рассказывала, что он постоянно мотается по миру. Чего тут удивительного? Зачем подтасовывать факты под замысловатые теории, когда причина всего – глубоко загнанные комплексы, возможно, невроз, возможно, даже начинающаяся депрессия, нельзя ведь забывать, что в детстве у Антона часто бывали панические атаки. Так что вполне вероятно, некоторая психическая ущербность просто приняла другие формы. Боже, не дай мне только сойти с ума каким-нибудь совсем непотребным манером, взмолился Спасский. Не хотелось обнаружить себя голым и готовым к любовным подвигам ночью перед квартирой Александры Федоровны со второго этажа, не хватало еще нести своим появлением смерть от инфаркта.
Нет, все же надо ехать на дачу, маман будет рада, да и папа тоже, и, как всегда, наверное, там тетушка в гостях, а может быть, и бабушка… Хотя вот бабушку было не загнать в деревню даже летом, она была горожанка до мозга костей и даже в жару бодро шастала по музеям, галереям и театрам. Когда же бабушка собирала своих многочисленных подруг за чаепитием, они с легкостью могли уничтожить половину суточных запасов кондитерской «Север». Надо ли говорить, что у всех этих одуванчиковых культурных старушек, да и у бездетных тетушек, было по квартире в историческом центре северной столицы? Да, Соня не прогадала ни в коем случае, заключив брак со Спасским.
Антон лениво раздумывал, что привезти в подарок родственникам, а также что взять с собой, чтобы не умереть в деревне со скуки. Курил и стряхивал пепел в горшки с петуньями, идущие вдоль перил, – петуньи эти были примечательны тем, что цвели громадными цветами до самого ноября, даже при минусовой температуре. Софья говорила, что когда-нибудь эти цветы разовьют в себе интеллект и поработят мир, начав со своих владельцев.
– Эй, на балконе! – послышался снизу хрипловатый голос. – Тони! Это ты?
Антон прищурился в ослепительно солнечный двор и чуть не упал в горшки с интеллектуальными петуньями. Сигарета обожгла пальцы, когда он лихорадочно пытался затушить ее в фаянсовом блюдце.
Эмиль стоял внизу и ухмылялся, нагло и провокационно, прямо Бендер в темных очках, кремовых летних брюках, желтой рубашке и каких-то фантастических туфлях: сочетание мандариновой и медовой кожи, ярко-красная подкладка, нарочито грубый стежок. Все это, конечно, Спасский рассмотрел, когда уже впустил Эмиля в квартиру и тот разулся.
– Неравнодушен к обуви? – прищурился гость.
– Я работаю в журнале, который пишет о мужском стиле, Эмиль, только и всего, – пожал плечами Спасский. – Конечно, я сразу отмечаю некоторые вещи.
– А я вот неравнодушен. Тащусь от туфель, как баба. Это Jeffery-West, шьются в Нортхемптоне. Рекомендую.
Антон молча кивнул и снова потянулся за сигаретой. Определенно, он не мог спокойно воспринимать этого человека.
– Выпить нальешь? – поинтересовался Эмиль.
– Да, конечно, – встрепенулся Спасский. – Вино, виски, коньяк?
– Сейчас десять часов утра, какая к черту разница? Виски, конечно. А содовая есть? Все-таки чистый сейчас хлестать не буду.
Антон нашел и виски, и содовую, хаотически побросал на тарелку какую-то закуску, что нашел – сыр, оливки, еще сыр. Подумав, себе тоже налил виски, даже разбавлять не стал.
– Вот что, Тони, – сказал Эмиль, вальяжно развалившись в кресле и сразу глотком осушив полстакана. – Я решил, что нам с тобой кое-что надо обсудить.
Спасский ощутил, как что-то горячее плеснулось в районе сердца – больше всего на свете он не любил выяснения отношений. Да и не о том ему с Эмилем хотелось поговорить, а объяснять было немыслимо. Тот еще психоаналитика из себя разыгрывал. Как же все противно-то, а.
– Насчет Сони? – вслух спросил он и сам поразился, как это прозвучало спокойно, почти безжизненно – а ему казалось, что он эти слова просипеть как-то должен, проскрежетать, так не хотели они покидать горло.
– Что? – Эмиль удивленно на него взглянул, даже брови выгнул. – Насчет Сони? А что с ней?