По преданию, Ожешко в обмен на свободу предложил Менчинскому нарисовать пять картин, которые тот сможет продать или оставить у себя. Тем временем стало известно, что Барбара ждёт ребёнка, и шляхтич согласился. Когда картины были готовы, Менчинский объявил художнику, что назавтра его выпустит. Только он уже сообщил властям в Клецке, что его пленник – еретик, богоотступник и колдун, и на выходе из подвала живописца будет ждать палач. В свою последнюю ночь в темнице Казимир обратился к дьяволу, чтобы тот в обмен на его душу помог отомстить обманщику, и дьявол что-то сделал с картинами. На следующий же день Ожешко отрубили голову за хулу на Католическую церковь.
До разрешения от бремени отец скрывал от дочери правду; роды прошли удачно. Окрепнув, она стала спрашивать, что стало с художником, и шляхтич сознался, что его казнили. Барбара чуть не сошла с ума, услышав страшную правду, а вечером служанка обнаружила её труп: красавица заколола себя припрятанным столовым ножом. В горе и бешенстве Менчинский схватил саблю, чтобы изрубить на куски творения Ожешко. Последний раз слуги видели Болеслава, когда он входил в комнату с картинами. Долгое время они боялись приближаться к хозяину. Только на следующий день его стали искать и взломали кем-то запертую дверь комнаты: картины оставались на своих местах; на персидском ковре лежал скелет и остатки одежды, как будто плоть обглодали дикие звери, а кости отполировали муравьи.
Дьявольские картины вроде бы собирались уничтожить, но именно в этот год началось вторжение русских в Великое княжество Литовское. Клецк был захвачен, Несвиж осаждён, и картины попросту затерялись. Осталось предание о том, что безголовый художник поклялся вернуть себе голову и встретиться со своей Барбарой на том свете.
Стас отнёсся к легенде, как к сказке, притянутой к известным историческим событиям.
– А с чего вы взяли, что владеете картинами того самого Ожешко?
Гулевич улыбнулся, отчего всё его лицо пошло морщинами:
– У нашего художника была особая подпись: буква «К» и буква «О», выполненная в виде лесного орешка – плода лещины.
– Орешек можно и подделать, – возразил Жеромский.
– Эксперт по живописи подтвердил, что возраст красок соответствует середине XVII века. О манере Ожешко говорится в книге из клецкой библиотеки: картины с некоторыми странностями в сюжете, при лёгкой размытости фона отдельные детали выполнены весьма реалистично.
Пришлось Стасу согласиться: лицо Барбары выглядело, как живое, а муравей в янтаре наверняка был художественной странностью.
В следующих двух комнатах находились шесть картин обезглавленного художника. Первая была, пожалуй, самой мрачной, хотя и называлась «Домой». Передний план в синих сумерках обрамляли чёрные кусты и ветки деревьев; вдали под луной, напоминавшей бледное лицо, стоял старинный дом со светящимися окнами. К дому приближалась человеческая фигура без шляпы в сюртуке и ботфортах, видная лишь со спины и обозначенная тёмным контуром. Создавалось впечатление, что луна, оставляя блики на листьях, смотрит на путника, а дома его кто-то ждёт.
Следующая картина, «Усадьба Менчинских», выглядела празднично: это был вид с галереи второго этажа на гостиную с огромным камином, накрытым столом посреди комнаты и головами животных на стене – кабана, оленя и медведя. Очень достоверно вышел огонь, лизавший фигурную решётку и бросавший отблески на резную мебель. Необычно выглядело только чёрное пятно над галереей, напоминавшее провал, но Стас решил, что картина пострадала от времени.
Последним в комнате висел мужской портрет крупного польского дворянина в дорогой одежде. Это был Болеслав Менчинский: короткий ёжик седых волос, хмурое и даже злое выражение лица, густые брови над светло-карими глазами и свисающие ниже подбородка седые усы. Бархатный кунтуш и узоры на нём выглядели, как настоящие. Смущал только отделанный мехом воротник плаща с золотой застёжкой: шкурка не принадлежала ни соболю, ни кунице, ни леопарду. Что-то жёсткое, колючее, золотисто-блестящее с мелкими чёрными пятнами.
Хранитель и сыщик лишь ненадолго задержались у картины «Домой». Стасу показалось, что в уходящем человеке ему чудится что-то знакомое. А Илья Михайлович пробормотал: «Странно. По-моему, его волосы были длиннее…»
Три картины завершали музейную выставку. На первой Ожешко изобразил кривой лес, в котором деревья у основания изгибались на девяносто градусов, словно серп, а потом, как ни в чём не бывало, продолжали тянуться вверх. Пейзаж назывался «Танцующий лес».