Мина, неся голову осторожно, словно хрустальный горшок с вызванивающими буддийскую мелодию колокольцами, прошла в спальню и, зажмурившись от слез, плавно опустилась на постель, потянув одеяло. Марк громко всхрапнул и подвинулся к краю. Странно, она не заметила, как он вернулся, но тогда где Липа? Марк, почмокав губами, придвинулся ближе; от него пронзительно запахло текилой.
20
- Хочешь, я расчешу тебе волосы?
Сегодня Мина чувствует себя разбухшей от икры лягушкой, ей неудобно и жарко лежать под маленьким и плоским, словно стершаяся монета, диском, хотя солнце только-только выбралось из-за Олимпа. Наверное, лучше будет посидеть в тени. Липа, такая милая и внимательная с утра, будто что-то очень серьезное для себя поняла и простила, подложила ей под спину надувную подушку. Все-таки она бывает чрезвычайно мила, когда захочет, к тому же перестала шляться по ночам, не ворочается и всегда под рукой, чего нельзя сказать о Марке.
- Не волнуйся, я отлично умею расчесывать длинные волосы, тебе ведь не больно?
- Нет. Совсем не больно. Приятно.
Мина, улучив момент, поцеловала причесывавшую ее руку. Плотной чадрой упали на лицо тяжелые волосы, под ними темно и душно, короткие пряди заползают в нос и горло, ужас, хочется закричать. Но Липа уже разделила их на две половины, процарапав гребенкой бледный пробор, высвободила дыхание, значит, она не при чем. Вполне возможно, что это доктор по просьбе Марка заразил мальчика болезнью Миноса.
- Вы помните историю Минотавра? - весело начал доктор и, дождавшись неуверенных кивков, продолжил: - Жена царя Миноса, Пасифая, которой он частенько изменял, заколдовала мужа: стоило ему возлечь с женщиной, как извергнутое им семя превращалось в скопище ядовитых змей и скорпионов... Он выразительно пошевелил пальцами.
И теперь они ждут, недаром в своей области доктор непререкаемый авторитет, когда эти гады выедят ее внутренности, чтобы набить мумию и поделить деньги, которых, собственно, нет. Жаль, конечно, что она сразу не рассказала мужу про увлечение тети Агаты, что старушку саму придется взять на содержание, как только она перестанет отличать даму червей от бубнового туза. Но ей не хотелось огорчать Марка заранее, и вот как результат - ей предстоит умереть в муках и корчах.
Липа, зачесав Мине волосы за уши, собрала с гребня темно-русый комочек и спрятала под камень. Постояла, подставив порхающему ветерку курносое лицо, вытянув руки вперед, к блистающему полированным золотом солнцу. Удивительно все-таки, какие нежные, длинные, как у жрицы, руки и неловкое, неуклюжее тело. Она в детстве, наверное, ужасно стеснялась показать родителям, как ей трудно быть такой, сверстникам - что все время хочется есть, и они ее дразнили, отрывали мухам крылышки и бросали за шиворот школьного платья, отсюда и страх перед насекомыми, и неуклюжесть. Мина вспомнила поездку в Олимпус, когда Липа подвернула на ступеньке ногу и Марку пришлось нести ее целый квартал до автобусной остановки. Почему-то она тогда думала, что та притворялась.
Теперь этой ногой, точнее, ее подошвой Олимпия опасливо погладила море, глубоко вздохнула и, обрушившись в воду, широко, красиво поплыла. Откуда-то из-за камней, как чертик, выскочил щенок, бросился было вдогонку, но, намочив лапы, остановился у пенистой кромки и залаял неистово, с подвывом. Мина обернулась в сторону города: возможно, вслед за собакой по узкой дорожке спустится Марк. Темные упругие кусты дрока не шевелились, казалось, слепленные из папье-маше, они намертво приклеились к скале. Потерявший из виду Липу щенок перестал ее оплакивать, подлез под Минину руку, чтобы его погладили, и зачесался отчаянно, стряхивая на покрывало воображаемых блох.
- Ты спросил у доктора про таблетки?
Мина не скрывала раздражения, что ей в четвертый раз приходится напоминать. Да, Марк спросил, но жене соврал: от аллергии, - и спрятался в душе. Она сама все время уходит от разговора - то дельфин из моря выпрыгнет, то собака залает, скорее всего просто не желает об этом думать и по-своему права: надо подождать еще месяц. Тогда они смогут уехать из города, который подобно Атлантиде погрузится в равнодушное море забвения. Иногда ему казалось, что если все сбудется, он легко и просто убьет Таниста. Потому как, если тот вырастет и повзрослеет, то у ребенка появится настоящий отец и сын уже не станет походить на Марка, не станет подражать его походке, привычкам, а Мина постепенно отдалится, может вовсе уйти.
- Я пошла наверх за... - Марк не расслышал окончания фразы, которую Мина прокричала ему с улицы в прикрытое окно ванной комнаты, оттуда дуло теплым сквозняком и пахло помидорной ботвой.
Марк, не вытираясь, обернул вокруг бедер полотенце и босиком вышел в гостиную. В углу дивана, словно хитрая белка, сидела Липа и пересыпала пригоршню зеленых таблеток из ладони в ладонь.
"Ты спросил у доктора про лекарства? Для нас они не опасны?" - В голове Марка всплыл произнесенный гневным тоном вопрос.
- Хочешь пить? Такая жара, - не смущаясь, засунув коробочку обратно в карман, спросила Липа. - Мина пошла просить у хозяйки еще одну вазу, ей кто-то каждый день присылает голубые ирисы. Или тебе? - хихикнула.
Чуткая к настроениям Марка, она не однажды замечала, как он немного странно реагирует на мальчика-садовника и, не умея иначе объяснить, поддразнивала. Марк уже привык общаться с ней в подобном насмешливом тоне, но чтобы травить, как мышь? Он подошел сзади, поиграл рыжим кудрявым локоном - она вскинула на него злые и все же растревоженные глаза. Марк потянул прядь сильнее, извернувшись, она ухватила его за полотенце, но дернуть не посмела.
Он подошел к столику, налил себе из прозрачного кувшина крюшон. Глупая-глупая, она думает, что его с Миной легко разлучить, когда они так крепко друг к другу привязаны, что решились на такое. Хотя, возможно, Олимпия и сама в этом смысле не промах, отвергнутая женщина способна на многое, не только на шантаж. Марк просмоковал гортанью холодный крюшон есть какой-то металлический привкус, от смородины, что ли? Что же, согласившись на эту игру, он получил новые условия: подчиниться или погибнуть. Марк поставил пустой стакан на стол.
21
Утром Мине после вчерашней ссоры сделалось грустно. Липа, как она успела заметить, с Марком тоже не разговаривала, но с ней по-прежнему была нежна и предупредительна. Возможно, она слышала их голоса за дверью, когда Мина разбудила все-таки Марка, чтобы спросить, действительно ли он намеревается ее убить и таким образом избавиться от ребенка. Сухим гортанным шепотом выкрикивала она фантастические обвинения в мятое, глупое от вина лицо мужа. Он молча курил у окна, потом перешагнул подоконник, и его тень, вытянувшись, исчезла в черных кустах.
Тогда ей стало ужасно одиноко, и она достала фотографии умерших деда и бабушки, Агатину десятилетней давности с пышной прической и длинной, до плеча серьгой. Чужие, безразличные лица. Бабушка никогда не любила деда, а теперь Мина должна продолжать их грех, тянуть родословную цепь: сын Иерохама, сына Илия, сына Тоху, сына Цуфа... Она уже перестала принадлежать себе - не может после обеда выпить граппы, нырнуть со скалы, развестись с Марком, ее крепко с двух сторон держат за руки Иаков и Исав.
Вернулся Марк к завтраку. Олимпия, отложив чайную ложечку, заправила Мине за ухо прядь, - не хочет ли она молока? Очень мило, но разве ее уже разбил паралич? Мина отодвинула отравленную чашку и встала из-за стола. "У него синяк от твоего удара. Я пойду погуляю одна".
Она пошла по краю шоссе вниз, направо-налево, налево-направо, ноги, подкашиваясь в коленях, сами понесли под гору и она, вовремя не свернув, остановилась на утоптанной земляной дорожке. Эта дорожка спускалась между соснами к живописному плато со старым бревенчатым домом, трехподъездным, с городскими почтовыми ящиками. Правее крайнего подъезда, с номером два на эмалированной табличке, обычно восседала пожилая грузная женщина, хозяйка плотоядной кошки Южки. Мина никогда не видела, чтобы женщина эта вставала, сюда же ей приносили тарелки с салатом и макаронами, и каждый, кто проходил мимо, удостаивался милостивого наклона головы.