– Страшный вы человек, Дмитрий Борисович, – тихо произнес Бородин. – Самый страшный из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Страшный и совершенно безответственный. Вы убили двенадцать человек, да и себя погубили, окончательно и безвозвратно. Вы в курсе, что вам грозит пожизненное заключение?
– Я понимаю. Да, я это очень хорошо понимаю.
– Двенадцать загубленных жизней и ваша тринадцатая. Не слишком ли много для ваших двадцати восьми лет?
– Тринадцать? – Дмитрий вдруг рассмеялся. – Да, в самом деле, тринадцать. Опять несчастливое число.
– Что?
– Нет, ничего, я так.
– К вам у меня больше нет вопросов! – Бородин повернулся к Дине, которая все время смотрела в окно, равнодушно молчала и вообще никак не реагировала на рассказ брата. – У меня вопрос к вашей сестре. Диана Борисовна, вы знали, чем занимается ваш брат?
– Нет, – спокойно сказала она, даже не повернувшись к Бородину, – не знала.
– И даже не догадывались, что он занимается чем-то, мягко говоря, незаконным?
– Не догадывалась.
– Интересная вы особа! – Бородина совершенно вывело из себя ее отстраненное равнодушие. – Вы не любите своего брата? Неужели вам все равно?
Дина ничего не ответила, она так и не повернулась.
– Ладно, заканчиваем! – Илья выглянул в коридор, крикнул омоновцам: – Все, уводим, будьте готовы. Собирайтесь! – кивнул он Дмитрию, подхватил папку с документами, задержал взгляд на Дине. – Можете попрощаться с братом.
Дина даже не пошевелилась, как будто и не услышала Бородина. Дмитрий рванулся было к ней, но вдруг остановился, потом резко повернулся и пошел к выходу. Илья двинулся за ним.
Андрей задержался в комнате. Ему хотелось сказать странной девушке что-нибудь такое, что вывело бы ее из этого невозможного, противоестественного равнодушия. Но в голове крутилась только одна фраза: «Вот и все. Молекула смерти распалась на атомы и больше никому зла причинить не сможет». Так и не придумав, что ей сказать, Андрей вышел из комнаты и тихо, стараясь не хлопнуть, прикрыл дверь. Сквозь стекло он увидел, что Дина так и не повернулась.
Глава 11
Дина
Девочка на велосипеде – не Юля, Аленка – все- таки упала. Не удержала равновесия и грохнулась. Но звука я не услышала, потому что как раз в тот момент щелкнул замок на входной двери – увели Димку. Я отлепилась от окна, теперь можно и повернуться.
Мне не хотелось, чтобы брат видел мои глаза – чистые, совершенно не замутненные безумием. Этого он бы не перенес. Вот такой парадокс получается: больше всего на свете Димка боялся моего сумасшествия, а сам потакал ему, лелеял, взращивал его во мне, оберегал от негативного влияния здравой мысли. Всю жизнь он свято верил, что я больна, безнадежно больна, а я ему подыгрывала, чтобы он сам не сошел с ума. Подыгрывала и временами заигрывалась так, что начинала верить в придуманный Димкой мир и мыслить теми образами, какие он изобрел для меня, исходя из диагноза моей болезни.
А никакой болезни и не было. Не было смещений – ни пространственных, ни временных. Не было провалов в памяти. Не было перестановки понятий. Я всегда прекрасно помнила и понимала – да и что тут было не понимать? – кто, когда и что совершил. Во всех смертях, случайных и явных, виновата я, только я.
В сущности, Димка не сумасшествия моего боялся, он больницы боялся и признания факта болезни общественностью. И только из-за одного этого шел всю жизнь на то, на что шел. И вот теперь дошел до конца. Такой самозабвенной, такой самоотверженной любви, наверное, больше нет нигде на свете. Он любил меня не только больше себя, не только больше жизни, но и больше смерти – иначе он давно бы понял про меня все и совершил убийство – самобийство. Хотя представить Димку в роли убийцы – пусть даже убийцы самого себя – невозможно. На что был совершенно не способен мой брат – так это на убийство. До такой степени не способен, что, кажется, не смог бы убить, даже спасая собственную жизнь. Если бы началась война, Димку пришлось бы комиссовать по состоянию здоровья с диагнозом: убийствофобия. Божья овца он, Димка!