– Наташа, я нас поздравляю. Девять лет мы прожили вместе…
Девять – не правда, девять – оскорбительная для нее ложь, потому что вместе, по-настоящему вместе, прожили они только восемь, а последний год… В нем-то, этом последнем годе, все и дело, все несчастье и ужас, из-за него и нет теперь выхода.
Выход будет найден сегодня, в день годовщины свадьбы, в семь сорок!
Мысли уплывают, мысли разбегаются. И главное он совершенно забыл. Что там было главным?
Ребенок. Ребенок был главным, ребенок был целью, все вышло из-за ребенка. Ребенок и разбил этот год.
Но и это не то. Сейчас главным является не это.
– Наташа!
Да, она сейчас – главное. Почему она так печально смотрит? Жалеет его за то, что он никак не решится сказать? И чего она так боится? Того, чего он не решается ей сказать?
Надо выпить вина, и тогда станет легче. Как-нибудь закончить этот злосчастный тост и наконец выпить.
– За нас, Наташенька!
Вино не помогло, от вина стало еще хуже. Слезы накатили, и никак невозможно остановиться. Слезы! Он не плакал сто лет, он с глубокого детства не плакал, а теперь вот…
– Максим! – Женщина бросается к нему. – Ты плачешь, Максим? Перестань, перестань, ну не надо, не надо!
Он и сам знает, что не надо, да как перестать? Перестать не получается.
– Наташенька, милая! Прости меня. У меня просто нет выхода. То есть не было до этого, а сейчас… а сегодня…
Сколько там времени? Как посмотреть? Отогнуть рукав и глянуть на часы? Невозможно! Наталья заметит, обидится, решит, что он тяготится праздником, который сам же затеял.
Настенные часы! Они всегда показывали точно. Семь тридцать. Осталось совсем немного – совсем немного потерпеть.
– Ты прости меня, Наташенька! Это единственный выход.
И нужно спешить – спешить досказать, спешить проститься. Потому что… Потому что выход – да ведь теперь стало совершенно ясно, в чем состоит этот выход.
Семь тридцать пять. Пора!
– Наташенька, ты прости! Это… Я сейчас… Прости!
Это там, в другой комнате, нельзя у нее на глазах. Она обязательно попытается спасти, не понимая, что спасти его и ее другим способом невозможно.
Семь тридцать восемь. Две минуты на то, чтобы осмотреться. Окно. Стекло немного дребезжит, но это ничего, она не услышит. Ветер в лицо, больно не будет, и все наконец-то закончится. Это единственный выход, для него и для них – обеих его любимых женщин.
Ветер в лицо. Оттолкнуться ногами от подоконника и прыгнуть…
Радость, счастье, какое блаженство! Оказывается, он мечтал об этом всегда.
Кладбище. Свежевырытая могила. Люди по очереди подходят к гробу. Наклоняются над покойным, что-то говорят, прощаются, некоторые целуют в лоб. Лица прощающихся неясны, размыты, черты их рассмотреть невозможно – просто люди, единая масса, вероятно, неблизкие родственники и знакомые. В головах гроба сидят, обнявшись, две женщины – Наталья и другая, незнакомая. Обе плачут так безутешно, что вся безликая масса им даже завидует. И покойному тоже завидует: ведь если они так плачут, значит, нет для них никого дороже. Может быть, для этого даже стоило умереть.
Вот одна, не Наталья, другая, наклоняется над гробом, гладит покойного по лицу – очень нежно и бережно – и шепчет, тихо-тихо, но различить слова можно, если вслушаться:
– Спасибо тебе, ты нашел для нас выход.
Вторая, Наталья, тоже подхватывает:
– Максим, спасибо, ты один нашел выход для нас троих.
– Ну, и что это за хренотень? – Андрей вытащил из пачки сигарету, закурил и выжидательно посмотрел на Вениамина.
– Впечатляет? – Вениамин достал диск из камеры, бережно положил его в коробочку. – Скажешь, нет?
– Знаешь, меня как-то компьютерные игры в смерть совсем не трогают, до лампочки мне все эти игры. И я не понимаю, какого черта ты высвистнул меня из дома, да еще именно сегодня. Мы с Настей собирались…
– Да подожди! Все не так просто, я тебе сейчас объясню.
– Объясни, объясни. А потом объясни Насте, почему я, вместо того чтобы провести вечер с ней, провожу его с тобой за просмотром какой-то компьютерной чуши. Нет, фильмец забавный, прямо-таки скажем, забойный фильмец, вполне может конкурировать с «Пилой» или каким-нибудь там «Криком». Только я не могу понять, к чему такая спешка, я вполне мог бы посмотреть его завтра или вообще не смотреть, не много бы потерял.