Движение. Как в микроскопе на уроке биологии. В этом движении великий смысл, надо только ухватить его… Картинка пробежала, так и оставшись неразгаданной.
Комната. Класс. Белый экран во всю стену. На окнах плотные черные шторы, и оттого темно. Сейчас экран загорится, возникнет образ. Гостиная, стол, женщина в красном платье. Нет, просто паук. Тема урока – паук, членистоногие, соединенные в единое целое великой любовью тела.
Он никогда не любил пауков, он их боялся, даже совсем безобидных в углу сарая на даче, с крестом на спине. Боязнь пауков – его крест…
Крест окна! Если шторы раздернуть, все станет ясно.
Шторы раздернуть!
Синее разгадано, синее – небо. В синее головой сквозь крест окна. Выход в семь сорок.
Радость и торжество – выход в семь сорок – смысл расшифрован, разгадан.
Штору отдернуть, избавиться от гнетущей темноты! В радость, торжество и счастье. В синее небо, в синий экран. Синий экран смерти.
Дребезжание стекла – и сильный удар по лицу. Боль, ужасная боль. Откуда боль? Боли быть не должно…
Андрей открыл глаза – над ним склонился Илья, жутко испуганный Илья.
– Все в порядке! – закричал Илья, только не своим, а чьим-то чужим, но знакомым, очень знакомым голосом, не разлепляя губ. – Глаза открыл, значит, жить будет.
Это не Илья кричит, Илья только смотрит испуганно. Это… это Венька кричит. Да вот и он сам!
– Венька, откуда ты взялся?
– Черт! Откуда? С неба упал! Ты чего, Андрюха? Я же уже полчаса как здесь. Забыл? – Вениамин тоже склонился над ним, чуть-чуть оттолкнув Илью. – Впрочем, немудрено – так треснуться головой! Ты же чуть монитор не снес, прямо рожей в экран со всего размаха тюкнулся.
Рожей в экран? Вот откуда боль. И голова. Ну да, с головой совсем плохо. Виски словно в тиски зажаты, а затылок расплющен. Что же произошло?
– Андрюха, ты как? – Илья озабоченно потряс головой.
Хорошо ему трясти головой, она у него не болит.
– Поднимайся, Андрюха, хватит на полу валяться! – Вениамин протянул руку.
Хорошо ему протягивать руку, она у него есть, в отличие от… Ни руки, ни лица, ни тела – только скопление мельчайших паучков, образующих целое, – вот что у него самого. И голова – скопление паучков, потому так и болит. Сейчас она взорвется, разлетится на части, на молекулы, как тело паука, и тогда…
– Андрюха!
– Черт! Он опять! Что будем делать, Илья?
Полет в небытие – вот что тогда. Сквозь раму окна в вечернее синее небо.
Щеку обожгло – распад вещества. Нет, возврат, новый возврат в боль, в жизнь. Илья держит чашку в руке, синюю, любимую Настину чашку, а другой рукой почему-то трясет.
Щека и рука. Илья дал ему пощечину, чтобы вернуть в жизнь.
– Плесни, плесни ему на лицо! Нашатырь бы сейчас.
Венька. Возможный убийца. Сначала фильм, а теперь вот паук.
Вода из синей Настиной чашки затушила пожар щеки, вызванный оплеухой Ильи.
– Андрюха!
– Все, я в порядке. – Андрей сел на полу, посмотрел на Илью, потом на Вениамина.
Теперь он вспомнил. Они с Ильей пили пиво, позвонил Венька, минут через двадцать пришел с новым диском. Вид у него был торжественный и радостный. Нет, это у паука вид был торжественный и радостный, а у Веньки самодовольный и гордый. Он сказал, что будем смотреть новое кино.
А потом? Что было потом?
Потом был паук. Членистоногая гадина. Состоящая из множества гадин. Он шел по его руке, отвратительно перебирая лапами и издавая омерзительный писк. Андрей всегда ненавидел пауков! И всегда их боялся.
Горло сжал спазм, затылок пронзила новая волна боли, и что-то случилось с желудком. Держась одной рукой за затылок, другой зажимая рот, Андрей бросился в ванную, оттолкнув попавшегося на пути Вениамина.
Андрей пустил воду и подставил под струю больной затылок. Стало легче.
В дверь постучали, потянули на себя ручку.
– Андрей, у тебя все в порядке? – Голос Ильи до предела озабочен.
Отвечать не хотелось. Андрей пустил воду сильнее. Стянул с себя рубашку и засунулся под кран чуть ли не целиком.
– Андрей! Открой! – голос Вениамина.
Друг называется… Чуть на тот свет не отправил, а теперь беспокоится, гад.
Боль в затылке разбилась на две равные части и переместилась в виски. В дверь ванной теперь стучали уже без всяких церемоний. Голос Бородина стал доминирующим, Венькин отошел на второй план.
– Андрей! Андрей! – надрывался Илья, а дальше шла полная нецензурщина, смысл которой сводился к тому, что, если дверь немедленно не откроется, Бородин ее просто вышибет.