В приложении к «Вечерке» можно дать объявление: «Куплю породистого пуделя. Паспорта родителей обязательны». А то, что вы желаете купить тысячу долларов, «Вечерка» не напечатает. Толик Бабенко занимался тем, что брал валюту, у кого она есть, и передавал, кому она необходима. Ну да, называется: «незаконные валютные операции», – и номер у статьи имеется. А какие, спрашивается, операции? Из одного дома в другой перевез, вот и вся операция, любят слова громкие говорить.
А Елена Качалина здесь вообще никаким краем. Она дама благородная, никуда не ездила, валюту никогда не видела, знает, что у Иванова есть, а Петров ищет, сказала Толику, который оказал любезность. Люди довольны, естественно, Елене благодарны, а ей, кроме благодарности, ничего не надо, деньги в дом муж приносит и на трюмо кладет.
Постепенно Толик и помимо Елены оброс ценными знакомствами, узнал, кому надо и у кого есть, техническим языком выражаясь, замкнулся напрямую. Однажды он вез «дипломат» с Солянки на проспект Мира, а позже выяснилось, что содержимое «дипломата» оказалось насквозь фальшивым. И Толик задолжал сумму, которую не то что выговорить, представить невозможно. Сначала исчез сон, за ним аппетит, цвет лица стал неестественно желтым. Толик задумался. А кто его, Толика Бабенко, знает? Никто… Ничего не знаю… Никому не должен… Никуда больше не пойду. Толик поднял неприлично длинные ресницы, взглянул на мир просветленно. Начал есть и спать, румянец занял свое законное место.
Он уже совсем успокоился, даже жениться собрался, родного сына решил усыновить, начало новой жизни отметить шикарно. И вот по дороге из Дворца бракосочетания, где подал заявление, заехал к Елене, хотел обсудить с ней место празднества.
Она встретила, как обычно, угостила кофе и спросила:
– Ты, Толик, как думаешь жить дальше?
– У меня квартира, у них квартира, думаю обменять на трехкомнатную…
– Ты знаешь, я в чужие дела не вмешиваюсь, мне своих достаточно, – перебила Елена, глаза у и нее из золотых стали черными. – Я тебя рекомендовала и в стороне остаться не могу. Ты где это дерьмо взял?
Стул колыхнулся из-под Толика, чашка выскочила из мгновенно одеревеневших пальцев.
Елена села напротив Толика, опустила голову, задумалась. И он впервые увидел, что совсем не так уж молода она и хороша собой и чувствуется в Елене надрыв и усталость. И вдруг Толику показалось, что эта квартира, которой он так восхищался, – живое и враждебное существо.
Бутылки в иностранных «мундирах», неестественно сверкающие сковороды и кастрюли, раскорячившийся массивный стол, стулья со слишком высокими, как в суде, спинками, слишком острый нож – все вокруг насторожились и ждут момента, готовые ожить и напасть. А там, в холле, подглядывают зеркала, размножая тебя, холодно насмехаются: врешь, брат, никуда ты не спрячешься. В гостиной кресла-ловушки, только сядь, не выпустят, круглый стол, который словно обнимает диван-загогулина, здесь тоже ждут, садись, будем судить. Бар открыл хищный рот, выставил хрустальные зубы бокалов и разноцветные клыки бутылок – наливай и пей, перед смертью не надышишься. В спальне кровати низкие и теплые, как ванны, только здесь не спать, умирать спокойно, и торшеры покачивают круглыми головами, будто огромные ядовитые одуванчики. Кабинет, обитый кожей, принимает тебя, и мягко чмокнувшая за спиной дверь отгораживает от мира, становится тихо, как в склепе, и хочется сесть в строгое кресло, вынуть из рыцарского шлема-зажигалки гусиное перо и написать свою последнюю волю.
– Елена, а ты счастлива? – спросил Толик.
Она подняла голову, черные глаза ее посветлели, налились золотом и тоской. Толику почудилось, что увидел он хозяйку обиженную и несчастную. Видение появилось и исчезло, на ее глаза упали прозрачные заслонки, дрогнули тонкие ноздри, насмешливая улыбка скользнула по ярким губам.
– Человек, которого окружают дураки, не может быть счастлив.
Толик не умел так быстро переключаться, плыл по инерции откровения.
– Когда ты человека обижаешь, тебе приятно?
– Я тебя обидела? Что, кроме добра и денег, ты получал в моем доме? Не распускай слюни, скажи конкретно.
– Не знаю. – Толик тяжело вздохнул, развел руками. – А результат?
– Ты начал действовать за моей спиной. Когда мне рассказывали, не поверила. Я догадывалась, что ты не Спиноза, но и у твоей глупости должен существовать предел. Я не хочу тебя обидеть, мне разговор неприятен, что прикажешь делать?
– Каждый мог так попасться, меня обманули.
– Не каждый. Никогда я тебя не посылала за валютой, если не знала ее происхождения. Что ты брал, дурачок? Стоило тебе спросить: мол, откуда у вас?
– Не твое собачье дело, ответили бы мне! – взорвался Толик.
– Тебе? – Елена оглядела Толика, кивнула. – Могли. Что ты думаешь делать?
– Купец меня не знает, и без вас, мадам, он меня не найдет. Я жениться собираюсь, у меня сын скоро в школу пойдет.
– Тебя и искать не будут, им достаточно Елены Качалиной. – Елена вынула из холодильника бутылку, плеснула в стакан, выпила, дыхнула в ладонь. Она и вечером в компании выпивала лишь рюмку, сейчас глотнула полстакана, без закуски. На Толика поступок мадам подействовал сильнее слов, только сейчас он до конца сообразил, что положение у него отчаянное.
– Не называйте меня, скажите: случайный человек.
– Кому ты нужен? Сколько ты стоишь? Ты пришел по моей рекомендации. Толик, я у тебя рубль когда-нибудь взяла?
– Как можно? – Неожиданно для себя Толик перекрестился.