Точно так же я не мог сделать стекло, бумагу, чернила, а уж о пластмассе и говорить нечего. Не знал я и состава пороха… И так во всём: о чём ни вспоминал из того, что окружало меня в Самаре в двадцать первом веке, – ничего сделать не мог. У меня просто руки опустились.
Попытался просветить некоторых питекантропов и сообщил им, что земля круглая. Они хмыкнули, поглядели вокруг и ехидно вопросили: где именно я вижу эту круглизну? Понял, что потерпел неудачу, нового Гераклита из меня не вышло. Пришлось согласиться. Правда, напоследок я упрямо буркнул, что земля – плоская, но толстая.
После нескольких неудачных попыток я смастерил неплохой лук, как мне казалось, и начал практиковаться в стрельбе по цели. Без особых успехов, но рук не опускал. Ободрял себя: если долго мучиться, что-нибудь получится. Между тем попутно приглядывался к жизни тукотумов, всё больше привыкал к ним, а они – ко мне.
Возглавлял племя тот самый рыжебородый, которого звали Бя-Кой. В попытках заручиться его расположением я с помощью Буб-Яна, умевшего обрабатывать древесину, изготовил вождю велосипед. Так что могу считать себя его изобретателем, пусть другие даже и не претендуют на эту славу. Не описать трудов, которые я потратил на изготовление этого самоката. Понятно, настоящих круглых колёс изготовить не смог, был несказанно рад, что удалось сделать хоть квадратные. Вождь проехал немного на велосипеде, квадратные колёса то поднимали его, то бросали вниз. Скоро у него заболело седалище. Он страшно разгневался, принялся осыпать автора нелестными эпитетами, но вдруг осознал, что у него прошли боли в пояснице. Бя-ка расцеловал меня от радости и вечером на ужине поделился со мной деликатесом – копчёными мозолями с пяток мамонта. С тех пор он всегда ублажал свой радикулит ездой на велосипеде с квадратными колёсами.
Всеми охотниками командовал глыбообразный Бум-Бум, увы, с ним мы не поладили, о чём расскажу в своё время.
Особенно близко я сошёлся с одним меланхоличного вида мужичком по имени Ть-Фу. Он был коренастым, весьма среднего роста, имел импозантную внешность донельзя грязного и растрёпанного философа. За всё время пребывания в племени я ни разу не слышал его смеха, даже улыбался Ть-Фу крайне редко, и то всегда с ехидцей. В общем, это был неисправимый скептик.
Раз я зашёл поутру к Ть-Фу. Он ещё спал, отчаянно храпя так, что своды пещеры содрогались и грозили обвалом. У входа в жилище его грудастая жена По-Па трясла шакальи шкуры. От них клубами летела пыль, будто дым из костра, и солнечные лучи путались в ней, словно мухи в паутине.
Я пнул Ть-Фу под рёбра. Он прекратил храпеть, приоткрыл один глаз и оценивающе посмотрел на меня, словно раздумывая: встать или подремать ещё немного? После лениво раскрыл и свой второй глаз. Приподнялся на локте и повёл глазами вокруг.
В стороне увидел переломленную надвое свою любимую палицу – именное оружие, которым недавно его наградил вождь племени за отважные действия при охоте на шерстистого носорога.
– Так вот чем вчера встретила меня жёнушка! – догадался Ть-Фу, ощупывая на макушке головы большущую шишку, и вздохнул: – Какая досада, теперь придётся делать новую палицу.
Снаружи послышался дробный, нарастающий топот, разноголосый шум, азартные возгласы…
Мы с Ть-Фу выбежал наружу. Там резвилась молодёжь, похоже, допризывного возраста, хотя с уверенностью утверждать не берусь: все они были прездоровенными оболтусами. Несомненно, оттого, что каждодневно занимались прикладным спортом: охотой на мамонтов, пещерных медведей и львов, саблезубых тигров, туров и прочую живность… Сейчас же они затеяли скачки на мамонтах. Далеко вперёд вырвался известный бузотёр Ир-Одик. Шелудивый мамонт под ним ошалело мчался, дико вращая глазами.
– Накормил зверюгу мухоморами или беленой, – намётанным глазом определил Ть-Фу. – Скачет-то он хорошо, а вот как сумеет остановиться?..
С шумом, уханьем кавалькада пронеслась мимо, затоптав какого-то неловкого зеваку, и скрылась за горизонтом.
– Какая скука! – зевнул Ть-Фу и тут ему в рот залетела оса. Он её деловито сплюнул, но она успела укусить его в нижнюю губу. Ть-Фу долго прыгал, неистово матерясь на все лады, пока наконец-то успокоился.
Затем поплёлся назад в пещеру, жестом пригласив следовать за собой. Угостил жареным мясом. Сам Ть-Фу ел осторожно, поминая проклятую осу. Разговаривать он не желал, да и мне не очень хотелось: сытое брюхо к разговорам глухо. Ть-Фу так смачно зевал, что навёл зевоту и на меня. Мы улеглись рядком подремать…