Он сразу же просыпается. Мой муж из тех, кто свешивает ноги с кровати в ту же секунду, как звонит будильник. Он мгновенно приходит в боевую готовность, словно кто-то внутри него щелкнул переключателем. Мне нужно больше времени, чтобы встретить новый день, предпочтительно обхватив ладонями чашку горячего сладкого чая. Но не с сахаром. Непременно с медом. За последние несколько лет я стала более осторожна в выборе продуктов. Возможно, это признак зрелости.
– Сколько времени? – спрашивает Том.
– Четвертый час. – Мой голос срывается на панический писк. – Он обещал вернуться к полуночи.
– Ха! Этот мальчишка никогда не выполняет своих обещаний.
– Этот мальчишка, – натянуто произношу я, отодвигаясь к дальнему краю кровати, – наш сын. У него есть имя.
В темноте раздается фырканье. Тоже гневное.
– Разве он на него откликается? Он вообще ни на что не откликается. Честное слово, Сара, ты бы спустила Фредди и убийство. Как он чему-нибудь научится, если ты не будешь устанавливать границы?
Я! Почему это постоянно моя вина? Кроме того, Фредди любит меня. Ведь все подростки испытывают своих родителей? Это часть обретения независимости.
Я подтыкаю обе свои подушки и откидываюсь назад, мысли о сне как рукой сняло.
– Знаю. Но если мы будем слишком строги с ним, то можем его оттолкнуть, и тогда он закончит как…
Я замолкаю. Между нами повисает тяжелая пауза. Каждый знает, о чем думает другой.
– Если мы будем с ним слишком строги, – повторяю я, – он может взбунтоваться.
Тон Тома – смесь из снисходительности и насмешки.
– Разве не этим он сейчас занимается? Вы договорились о комендантском часе. А он нарушил свое слово. Как и всегда.
– Знаю. Но быть подростком нелегко. Ты должен бы помнить.
– Я помню, но не вел себя так, как он.
«Или как ты».
Последнюю фразу мой муж не произносит. Ему и не нужно. Подтекст налицо, громкий и ясный.
– Ну, мы уже проснулись, – продолжает Том. – Я мог бы ему позвонить.
Позвонить? Фредди расстраивается, когда я так делаю. «Это стремно, я же с друзьями гуляю, – ругается он. – Просто напиши, мам». Но я уже писала, а он не ответил.
Том включает прикроватную лампу, и я прикрываю глаза.
Я гляжу на своего мужа как на незнакомца: высокий, похожий на сову мужчина с песочными волосами и от природы бледным цветом лица ищет свои очки в круглой стальной оправе и мобильный телефон рядом со сборником кроссвордов. Уже не в первый раз задумываюсь о том, как он постарел за последние несколько лет. Как бы то ни было, мы поздно стали родителями и, значит, в среднем старше многих пар на школьных собраниях. Особенно Том. А будь он моложе, относился бы к Фредди с большим пониманием?
Том издает расстроенное ворчание.
– Включается голосовая почта. Так или иначе, с кем он?
Я смотрю на свой телефон на случай, если Фредди написал мне за тот короткий промежуток времени, что прошел с моего последнего взгляда на экран. Но сын не написал.
– С другом.
– Но с каким?
– Не знаю, – признаюсь я, ломая пальцы. – Он мне не сказал.
– Ты должна была его заставить. Или, по крайней мере, узнать номер этого друга.
– Фредди не дал его.
Моя фраза вырывается почти криком. Это правда. Теперь сын очень мало рассказывает мне о своей личной жизни. И никого не приводит в дом с той ночи, когда устроил вечеринку. Совсем не так, как в детстве, когда я была центром его мира. Сейчас он уже почти взрослый. Пятнадцать и три четверти. Почти мужчина. Смутить своего сына-подростка – одно из худших преступлений, на которое способна мать. Я не хотела его оттолкнуть.
«А что, если ты не вернешься домой?» – сказала я, вспомнив последний раз, когда он остался с одним из этих так называемых приятелей и не предупредил меня. На следующее утро я проснулась в панике и уже собиралась звонить по 999, когда он появился на пороге. Оказалось, они слушали музыку и «заснули».
«Я вернусь, – ответил он. – У меня осталась здесь всего одна ночь. Это вы заставляете меня переехать. Дайте хотя бы разок повеселиться. Хватит волноваться».
Но теперь у меня есть на то причина. Он с тем же неизвестным «приятелем», что и раньше? Или лежит в канаве?
– Я пойду спать, – говорит Том. – У меня остались три часа и пятьдесят минут до подъема на работу.
Верно. Несмотря на переезд, Том ходит на работу как обычно. Он тут же отключается, его дыхание снова становится спокойным. Будто по щелчку пальцев.
Я откидываюсь на подушки и, полузакрыв глаза, размышляю, сколько времени дать Фредди, прежде чем звонить в полицию. Что они сделают, если я позвоню? В нашей зеленой части северного Лондона домой опаздывают, наверное, сотни подростков. Большинство из них благополучно возвращается. Но что, если наш мальчик – один из тех, кому не повезло? Допустим, я проснусь под звуки радио, которое сообщит о еще одном зарезанном подростке. Всего лишь на прошлой неделе один такой попал на первую полосу местной газеты. У него было печальное выражение лица, словно он заранее знал, что умрет. Мне это напомнило стихотворение Йейтса об ирландском летчике, предвидевшем свою смерть. На зернистой фотографии выделялись необычно густые брови, они, казалось, тянулись к взрослой жизни, с которой он уже никогда не встретится.