— Фонтаны-шутихи! — смеялась Катя. — Петр I любил так развлекать гостей!
— Ах ты! — я попытался ее поймать, но она убежала, смеясь.
Мы носились по парку, как дети, попадая то под одни фонтаны-шутихи, то под другие. В конце концов, промокшие насквозь, мы упали на траву в тихом уголке парка, тяжело дыша и смеясь.
— Ты с ума сошла, — говорил я, выжимая футболку.
— А ты думал, культурная программа — это скучно? — она лежала рядом, раскинув руки, и солнце играло в капельках воды на ее лице.
Я перевернулся на бок, опершись на локоть, и смотрел на нее. Мокрые волосы прилипли к щекам, тушь немного потекла, но она никогда не была красивее, чем в этот момент.
— Катя, — начал я и запнулся.
Она открыла глаза и посмотрела на меня. В ее взгляде было столько тепла, что слова больше не понадобились. Я наклонился и поцеловал ее. Это был не первый наш поцелуй, но почему-то именно там, в Петергофе, на траве, под июльским солнцем, он казался особенным.
— Пойдем, — сказала она, когда мы немного пришли в себя. — Ты еще не видел Большой дворец изнутри.
Остаток дня прошел как во сне. Мы бродили по дворцовым залам, восхищались видом на Финский залив, фотографировались у фонтанов (благо, солнце быстро высушило нашу одежду). К вечеру, уставшие, но счастливые, вернулись в Ленинград.
Третий день был посвящен прогулкам по городу. Мы начали с Исаакиевского собора. Подъем на колоннаду — 262 ступени по узкой винтовой лестнице — далась нелегко даже мне.
— Уф, — выдохнул я, выбравшись наконец на смотровую площадку. — Это похлеще, чем кросс на предсезонке.
Но вид того стоил. Весь Ленинград лежал как на ладони — Нева с ее мостами, золотые купола соборов, строгие линии проспектов.
— Смотри, — Катя показывала в сторону залива. — В ясную погоду отсюда можно увидеть Кронштадт.
Мы стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на город. Ветер на такой высоте был довольно сильный, и Катя зябко поежилась. Я обнял ее крепче.
— Не жалеешь, что поехала со мной, а не с подругами куда-нибудь на море? — спросил я.
— Ни капельки, — она повернулась ко мне. — Море никуда не денется. А показать тебе Ленинград — это… это важно для меня.
— Почему?
Она задумалась, подбирая слова.
— Потому что хочу делиться с тобой тем, что люблю. Хочу, чтобы ты видел мир так же, как я. Ну, или хотя бы понимал, почему я вижу его именно так.
После Исаакия мы долго гуляли по набережным. Ленинград показывал себя во всей красе — величественные дворцы отражались в темной воде каналов, чайки кружили над Невой, где-то вдали играл уличный музыкант.
Обедали мы в маленьком кафе на Васильевском острове. Простая столовская еда после вчерашнего ресторана, но почему-то эти котлеты с пюре казались вкуснее любых деликатесов.
— Знаешь, что я думаю? — сказала Катя, размешивая сахар в чае.
— Что?
— Что ты не такой простой, как хочешь казаться. Вчера в Эрмитаже, когда ты смотрел на Рембрандта… В твоих глазах было столько всего. Как будто ты понимаешь больше, чем говоришь.
Я напрягся. Иногда Катя была слишком проницательной.
— Просто задумался, — уклончиво ответил я.
— Ярослав, — она посерьезнела. — Я не буду лезть, если ты не хочешь говорить. Просто знай — что бы ни было, я рядом.
В тот момент мне безумно захотелось рассказать ей все. О том, что я из будущего, о второй жизни, обо всем. Но как?
— Спасибо, — только и сказал я, сжав ее руку.
Вечером мы отправились на прогулку по Невскому. Белые ночи делали город особенным — в одиннадцать вечера было светло как днем, и толпы людей фланировали по главному проспекту.
— Давай зайдем в Дом книги, — предложила Катя. — Вдруг найдем что-нибудь интересное.
В огромном книжном магазине мы провели почти час. Катя набрала целую стопку книг по искусству, а я, к ее удивлению, взял томик Пушкина.
— Надо же соответствовать культурному уровню моей девушки, — пошутил я.
Последний день мы решили провести спокойнее. Утром сходили в Русский музей,Катя настояла, что нельзя уехать из Ленинграда, не увидев «Бурлаков на Волге», потом просто гуляли по городу.
К вечеру мы оказались в Летнем саду. Старые липы создавали прохладную тень, мраморные статуи белели среди зелени. Мы нашли уединенную скамейку и сели, молча наслаждаясь покоем.
— Не хочется уезжать, — призналась Катя.
— Мне тоже, — я обнял ее. — Эти дни… они были особенными.
— Слава, — она вдруг повернулась ко мне, и в глазах ее была решимость. — Я хочу тебе кое-что сказать.
Сердце екнуло. По ее тону я понял — сейчас будет что-то важное.
— Я… — она запнулась, набирая воздух. — Я люблю тебя.