Господи, во имя твое! Она не способна совершить такие злодеяния ни одним из этих ножей. И также она не способна совершить самоубийство или изуродовать себя.
Возьми себя в руки.
И все же она не могла заставить себя прекратить думать о режущих и распарывающих сияющих лезвиях и заточенных остриях. Она пыталась изгнать из мыслей эту кошмарную галерею Джека-Потрошителя, но перед ее внутренним взором с молниеносной быстротой раскладывался тошнотворный пасьянс, карты, вращаясь, сменяли одна другую — щелк-щелк-щелк, — пока она не пошатнулась от головокружения, пробежавшего от темени через грудь и больно стиснувшего желудок.
Она не помнила, как опустилась на колени перед коробкой. Она не помнила и того, как схватила свисавший рулон скотча, но внезапно обнаружила, что снова и снова переворачивает коробку, еще и еще раз обматывает ее лентой, сначала несколько раз по длине, затем по ширине, а затем и по диагонали.
Ее напугал тот безумный пыл, с которым она занималась этим делом. Она попробовала отдернуть руки, отвернуться от коробки, но не смогла вынудить себя остановиться.
Продолжая трудиться так быстро и напряженно, что вся покрылась тонким липким слоем пота, тяжело дыша, поскуливая от волнения, Марти, чтобы избежать прикосновения к ножницам, израсходовала весь рулон, на котором было написано «Экономичная расфасовка». Картонная коробка оказалась полностью спеленута лентой — так фараоновы бальзамировщики Древнего Египта заворачивали мертвые тела своих властителей в пропитанные танином хлопковые саваны.
Но когда лента кончилась, Марти не испытала удовлетворения. Она все еще знала, где ножи находятся. Конечно, до них теперь было не так легко добраться.
Для того чтобы открыть коробку и добраться до кухонного набора, ей понадобилось бы прорезать много слоев прочной клейкой ленты, но она никогда не осмелилась бы воспользоваться лезвием или ножницами, без которых это невозможно сделать, так что, по идее, теперь она могла почувствовать облегчение. Но все же коробка не была банковским сейфом; это была простая картонка, и Марти не была в безопасности — никто не был в безопасности, — пока она точно знала, где находятся ножи, и пока имелся хоть малейший шанс, что она может добраться до них.
Над морем ее души поднимался мрачный красный туман ужаса, холодный клубящийся туман, являвшийся порождением самой темной части ее существа; он окутывал ее сознание, омрачая мысли, усиливая растерянность, а с ростом растерянности рос и страх.
Она вынесла коробку из дома через заднюю дверь, чтобы захоронить ее во дворе. А для этого следовало вырыть яму. То есть воспользоваться лопатой или киркой. Но эти орудия были не просто инструментами: они были также потенциальным оружием. Она не могла настолько доверять себе, чтобы взять в руки лопату или кирку.
Она выпустила пакет из рук. В коробке загремели ножи: приглушенный, но тем не менее ужаснувший ее звук.
Вообще избавиться от ножей. Выбросить их. Это было единственным решением.
Завтра по графику должны были вывозить мусор. Если она бросит ножи в кучу хлама, то завтра утром их отвезут на свалку.
Она не знала, где была расположена свалка. Понятия не имела. Где-нибудь далеко на востоке, в находящемся на отшибе карьере. Возможно, даже в другом графстве. Если ножи окажутся на свалке, то она никогда не сможет снова найти их. После отъезда мусорщиков она окажется в безопасности.
Сердце Марти с грохотом колотилось о ребра. Она схватила ненавистный пакет и спустилась по ступенькам.
Том Вонг пощупал пульс Скита, выслушал его сердце и измерил кровяное давление. Прикосновение холодной головки стетоскопа к обнаженной груди Малыша, тугая хватка манжетки на правой руке не вызвали у него абсолютно никакой реакции. Он не вздрогнул, не мигнул, не вздохнул, не вскрикнул, ничего не пробормотал… Он лежал совершенно расслабленно и был бледен, как очищенный, подготовленный для жарки кабачок.
— Когда я считал пульс, было сорок восемь, — сказал Дасти. Он стоял в изножье кровати, наблюдая за действиями медика.
— Сейчас сорок шесть.
— Это не опасно?
— Возможно, нет. Вернее, это еще не основание для тревоги. Согласно диаграмме в истории болезни, нормальный пульс
Скита, когда он не находился под влиянием наркотиков, был трезв и бодрствовал, составлял в среднем шестьдесят шесть. Во сне частота пульса снижается на десять-двенадцать ударов.
— Иногда бывает, что пульс у спящих замедляется до сорока, — сказал Том, — хотя это случается нечасто. — Он по одному приподнял веки Скита и исследовал его глаза офтальмоскопом. — Зрачки одинакового размера, но все же нельзя исключить инсульт.
— Мозговое кровоизлияние?
— Или эмболия. Ну а если это не инсульт, то может оказаться какой-то разновидностью комы. Диабетической. Уремической.
— Он не страдал диабетом.
— Я лучше вызову доктора, — сказал Том и вышел из комнаты.
Дождь прекратился, но овальные листья индийских лавров, словно печальные зеленые глаза, продолжали лить слезы.
Держа в руке пакет с ножами, Марти поспешно вышла к восточной стороне дома и распахнула ворота сарая, где стояли мусорные бачки.
Наблюдавшая часть ее существа, нормальная часть, заключенная в тюрьму страха, мрачно констатировала, что ее поза и движения напоминали поведение марионетки: вытянув вперед голову на напряженной шее, вздернув плечи, судорожно выбрасывая локти и колени, она, дергаясь, торопливо ковыляла вперед.
Если она была марионеткой, то кукольником был Джонни-Паника. В колледже некоторые из ее друзей были без ума от блестящей поэзии Сильвии Плат; и хотя Марти находила творчество Плат слишком нигилистическим и депрессивным для того, чтобы эти стихи могли ей понравиться, она помнила одно болезненное наблюдение поэтессы — убедительное объяснение того, почему некоторые люди бывают жестокими друг с другом и принимают столь много самоубийственных решений. «Отсюда, со своего места, — писала Плат, — я вижу, что над миром властвует одна и только одна вещь. Паника с собачьей мордой, с лицом дьявола, с лицом ведьмы, с лицом шлюхи, паника — заглавными буквами безликая вовсе — это все тот же Джонни-Паника, бодрствующий или спящий».
На протяжении всех прожитых двадцати восьми лет мир Марти был в значительной степени свободен от паники, но зато был богат безмятежным сознанием общности, мира, цели и связи с Творением, поскольку ее отец помог ей приобщиться к убежденности в том, что каждая жизнь имеет смысл. Улыбчивый Боб сказал, что если всегда руководствоваться храбростью, честью, чувством собственного достоинства, правдой и состраданием и держать свой разум и сердце открытыми для тех уроков, которые преподает этот мир, тогда в конечном счете можно осознать смысл существования, возможно, даже в этом мире и уж наверняка в грядущем. Такая философия реально предоставляла возможность для более яркой жизни, менее подверженной различным страхам, чем у тех, кто был убежден в бессмысленности существования. И все же в конце концов Джонни-Паника непостижимым образом вошел и в жизнь Марти, каким-то образом поймал ее, прицепил к своим ниточкам, и теперь, дергая за них, заставляет ее участвовать в своем безумном представлении.
В сарайчике для мусора рядом с домом Марти откинула зажимы с третьего из пластмассовых бачков, единственного, который оставался пустым. Она бросила внутрь обмотанную скотчем коробку с ножами, со стуком поставила крышку на место и защелкнула проволочные зажимы.
Она должна была почувствовать облегчение.
На деле же ее беспокойство даже увеличилось.
В сущности, ничего не изменилось. Она знала, где находятся ножи. Она была в состоянии добраться до них, если решит это сделать. И они останутся в пределах ее досягаемости до завтрашнего утра, до тех пор, пока мусорщик не бросит их в свой грузовик и не уедет с ними.