Т: — Кто-то П-н давал мне эти странички, когда еще их не публиковал; я их прочитал, — ну да, хорошо; но там ведь всякое было, — чего там только не было на этой базе, когда мы грибы жрали!
Один раз мы с П-ным нажрались грибов так, что П-н вышел из Васиного дома на четвереньках, укусил грозную собаку овчарку так, что она забилась в будку, потом пошел в другой домик, лег спать и всю ночь толкал кого-то. Потом утром проснулся, — он, оказывается, с другой грозной овчаркой спал.
А там была женщина, с которой Вася жил, — она была собачница, у нее были овчарки, и обе они только на ночь спускались, — они действительно были очень злобные и грозные. Так вот, П-н одну из них укусил, — она его потом боялась…
Другой раз после грибочков он долго сидел под столом, а я его всячески пинал ногами».
Конечно, автор данной книги не может ручаться за абсолютную достоверность приведенных сведений. Однако они позволяют, без обильного цитирования, отослать читателей, интересующихся художественным описанием переживаний отечественных «психонавтов», к романам В. Пелевина «Чапаев и пустота» и «Generation «П».
Роман «Чапаев и пустота» является художественной иллюстрацией политического спора сюрреалистов. В его пространстве герои коммунистической революции и гражданской войны выступают в качестве… мастеров психоделии. В конечном итоге их духовным адресом оказывается растворяющая все бездна буддийской философии. Сущностью мира оказывается пустота. Для Пелевина, точно так же, как и для Андре Бретона, коммунизм и сюрреализм — одно и то же.
«Грибные» переживания героя второго романа оказываются только пародией на виртуальные процессы, происходящие в реальности. Герой романа не в состоянии отличить реальность «виртуальной» культуры от безумных переживаний наркотического транса. «Generation «П» можно, в свою очередь, считать иллюстрацией к философским творениям Жака Бодрийара.
Чтение обоих романов мы считаем строго обязательным для людей, считающих себя специалистами по борьбе с наркотиками.
Вполне возможно, что и полярное отношение читателей к упомянутым произведениям связано с их обусловленностью галлюциногенными переживаниями. Романы можно использовать в качестве… психологического теста.
Человек онтологически неуверенный будет ощущать свою духовную связь с героями виртуально-галлюциногенного романа. Возможно, он будет даже… испытывать некоторую зависимость от текста. Читатель же, имеющий сформированную «Я»-концепцию, будет испытывать при прочтении этих произведений чувство интеллектуального интереса, тесно смешанного с чувством тревоги, скрытой угрозы и отвращения.
Можем ли мы найти что-то общее во всем этом хаосе и путанице эзотерических исканий 70-х годов?
Существует ли что-то, объединяющее парапсихологов с каратистами, а искателей мистической «передачи» с людьми, самозабвенно разыскивающими следы снежного человека или НЛО. Что позволяет автору называть всю эту противоречивую смесь отечественной психоделией?
В первую очередь, это искренность исканий.
Жизнь души в стране развитого социализма к середине 70-х годов стала невыразимо серой. Серость и «одномерность» — запрограммированность человеческого бытия — сдавливала личность так сильно, что потребность в освобождении, в преображении бытия настолько напряглась, что была готова снести любые социальные барьеры и идеологические запреты. Возможно, именно для того, чтобы эта потребность не снесла по дороге сам институт социализма, и был негласно разрешен «последний клапан» — эзотерические духовные искания.
Все искатели алкали посвящения в особого рода знание, способное сделать их магами. Как еще можно объяснить изобилие физических теорий биополя и строения души? Физики хотели достичь знания, дающего им волшебную власть, позволяющую освободиться от одномерности.
Их вела метафизическая потребность в чудесном преображении с помощью знания особого рода
Они хотели стать людьми свободными, если не внешне, то внутренне, — людьми, способными управлять собой и окружающим их миром, если не с помощью поступков (в реальном мире), то с помощью волшебства (идущего из мира внутреннего — от ощущения имманентного присутствия Бога в себе).
Этого знания, делающего их свободными от социалистической одномерности, они искали в рукотворных научных построениях, в западном психоделическом опыте и в мистических религиях Востока. Не ведая того, они искали то, что Ницше называл «дионисическим» началом души и что, по нашей версии, и было онтологией первородного греха.