— Поменяйте мне, пожалуйста, эту монету. Боюсь, ее никто не примет.
— Это почему же? Еще как примут!
— Она вся ножом изрезана.
— Ну и что из этого? Видно же, что это двадцать пять пья! Берите, берите. Да у меня и менять-то не на что.
— А если никто у меня не примет?
— Не примут, вернете мне обратно. Тогда обменяю. Но такого быть не может, чтобы не приняли. Это же деньги, которые выдает государственный банк. Можно в суд подать на того, кто откажется принять. Обязательно примут. Кто решится нарушить закон?
— Хорошо. Я возьму, но если у меня откажутся ее принять, в следующий раз на эти деньги у вас же куплю билет.
— Конечно, вне всякого сомнения.
«Ха! В следующий раз! Пусть поймает меня на линии!» — подумал Ко Ба Ке и облегченно вздохнул. Парень вроде тоже успокоился. Насвистывая веселый мотивчик, Ко Ба Ке продолжал обслуживать пассажиров. Автобус приближался к конечной остановке.
— Дайте, пожалуйста, билет за пять пья.
Ко Ба Ке обернулся. Парень, улыбаясь, протягивал злополучную монету.
— Но я же дал вам билет! — с недоумением сказал Ко Ба Ке.
— Правильно. Я сел на остановке Пансхоутан и хотел сойти на улице Мидоун, а теперь я решил до конца маршрута проехать. С меня еще пять пья.
— Какие пустяки! Тут всего пол-остановки осталось. Езжайте без билета.
Но парень был не из тех, кто без боя отступает. Голова, видно, у него на плечах есть.
— Нет. Бесплатно я не поеду. Это незаконно. Хочу заплатить, что мне положено, и ехать спокойно. Это же не ваш собственный автобус, а государственный. А государство обманывать нельзя.
На это Ко Ба Ке ничего возразить не мог. Решив не связываться с этим пройдохой, он забрал монету. И тут ему показалось, что молодой генерал Аун Сан[29], чье изображение на монете не было затронуто ножом, внезапно подмигнул.
Перевод К. Шаньгина.
АУН МЬИН
Аун Мьин (псевдоним) — молодой бирманский прозаик. Печатается в ведущих литературно-художественных журналах «Нгвейтари», «Шумава», «Мьявади».
У ЙИН БА
— Между прочим, у этого пенька есть своя история, — сказал мой друг, разгребая ногой листья вокруг пня.
«Пенек как пенек. Ничем не отличается от тысяч других, что остаются торчать над землей, когда ствол срубят», — подумал я. Но слова друга поневоле задержали мой взгляд на том, что осталось от мангового дерева.
— Здесь бесславно закончил свою жизнь один из повстанцев-националистов.
— Расскажи, — попросил я, поскольку слова его пробудили во мне любопытство.
— Не только в деревне, — начал мой друг, — во всей округе не было человека, который не знал бы У Йин Ба. Особенно популярен он был среди тех, у кого имелись дети. Не подумай, что это человек был знатен и богат. Просто он владел единственной в округе маленькой парикмахерской, и скромного дохода, который она приносила, ему хватало на жизнь. Он не пил, не играл в азартные игры, и это снискало ему у односельчан чувство уважения и симпатии. Он всегда готов был помочь каждому, кто обращался к нему. В свою очередь дети души в нем не чаяли. Добрый, отзывчивый парикмахер всегда участвовал в церемониях, посвященных присвоению ребенку имени или пострижению в монахи. В представлении детей и их родителей У Йин Ба был необыкновенным кудесником. В самом деле: с помощью ножниц и бритвы он за какие-то минуты превращал заросших деревенских мальчишек в красавчиков, которыми любовалась вся деревня. И каждого встречного такой мальчишка с гордостью оповещал: «А я был в парикмахерской У Йин Ба!»
А потом в деревню пришли повстанцы-националисты. У Йин Ба не проявил никакого интереса к новой власти. Ему было безразлично, кого стричь и брить. Он занимался только своим делом и только так зарабатывал себе на жизнь.
Спустя некоторое время односельчане стали часто замечать парикмахера в обществе пришельцев. Каково же было их удивление, когда однажды в руках у него увидели они винтовку! Он стал своим человеком у чужих людей, которых никто не звал. У Йин Ба словно подменили. Получив винтовку в руки, он, видимо, счел, что отныне обрел право повелевать жителями деревни. По приказу новых властей он ходил по домам и требовал уплаты налога, а тем, кто отказывался подчиняться, угрожал суровыми карами. Он вел себя так, словно сам был одним из пришельцев, словно не прожил в деревне всю жизнь, словно не платили ему люди за труд добрым отношением. Односельчане начали бояться его, избегать, а потом и здороваться с ним перестали.
29