Хьюэтт и компания автобусом не ездили.
И тут я заметил телефон. Кому бы позвонить в три часа утра? В Мехико сейчас около девяти часов вечера. Можно позвонить родителям. Хотя нет, пожалуй, не стоит.
Я сонно просмотрел отчет о трехмерном компьютерном сканировании костных стрессовых факторов в коленном сухожилии. Неожиданный стук в окно заставил меня очнуться. Стучали сильно, чем-то металлическим, похоже монетой.
Приблизившись к стеклу, из темноты возникло лицо стучавшего, и я услышал:
— Откройте!
Он энергично тыкал пальцем в направлении задней двери. Пока я шел по коридору, я вспомнил, что стучавший был тем самым человеком, который молотил по кофеварке. Затем он вместе со всеми присутствовал в кабинете, то есть являлся сослуживцем Кена.
Человек вошел, шумно топая ногами и жалуясь на холод. В руках он держал два больших термоса. Он объяснил, что в спешке забыл дома ключи.
— Но я знал, что ничего страшного: Кен сказал, что вы здесь.
— Кен? — удивился я. Человек кивнул.
— Да, он уже возвращается: везет кобылу.
Он сунул мне оба термоса, сбросил боты и потянулся за сменной обувью, которая стояла на полке над вешалкой. Сунув ноги в туфли, он снял свою теплую куртку на подкладке. Но тут же заметил:
— Да здесь холодина, — и надел ее обратно. — Кен позвонит Белинде, а я должен подготовить операционную.
Он шел и продолжал говорить:
— Ненавижу эти вызовы среди ночи! — Мы вошли в центральный коридор. — Ненавижу сломанные кофеварки.
Он прошагал в кабинет, забрал у меня один термос, отвинтил крышку и использовал ее вместо чашки. Он пил, а от кофе струился пар и запах уюта.
— Хотите? — спросил он, вытирая рот тыльной стороной ладони.
— С удовольствием.
Он наполнил крышечку снова и осторожно протянул ее мне. Это был несладкий растворимый кофе, довольно крепкий и с молоком. Что ж, в данный момент лучше, чем шампанское.
— Прекрасно! — сказал я, завинчивая крышку обратно.
— Так. Я полагаю, вы ничего не знаете об анестезии лошадей?
— Ничего.
— Очень плохо. Ключи Кена? Хорошо.
Он подхватил связку и быстро вышел. Это был высокий, широкоплечий, темноволосый человек лет сорока. Движения его были отрывистыми и резкими. Казалось, в его мышцах накопилось гораздо больше энергии, чем ему было необходимо, и она то и дело рвалась наружу.
Я вышел за ним в коридор и увидел, что он открывает одну из подсобок.
— Так, — сказал он, — нам нужен физраствор. Он вошел внутрь и вскоре появился снова с пластиковыми канистрами, наполненными прозрачной жидкостью.
— Не поможете мне поднести вот это?
Не дожидаясь ответа, он, не глядя, сунул мне обе канистры и нырнул обратно, чтобы взять еще, а потом рванул вдоль коридора, набирая скорость. Продолжая вполголоса ругаться, он открыл широкую дверь, которая вела в вестибюль, а оттуда — в операционную.
— Ненавижу все эти двери, — неистовствовал он, запихивая канистры в шкафы, открывавшиеся одновременно и сюда, и в операционную, а потом снова закрыл дверцу на крючок.
— Вы не могли бы надеть халат и чехлы?
Мы подготовили все необходимые принадлежности, и после того, как сами переоделись, он, пятясь, прошел через двухстворчатую дверь в операционную, придержав одну половинку двери для меня.
— Так, — он продолжал суетиться, — вентилятор.
Он подкатил одну из металлических тележек, стоявших у стены, к изголовью операционного стола.
— Во время анестезии у лошадей нарушается дыхание, — объяснил он, — как и у большинства млекопитающих. Впрочем, и у птиц тоже. Приходится накачивать в них воздух. Ничего, что я все это вам рассказываю?
— Продолжайте.
Он быстро взлянул на меня и, поняв, что мне действительно интересно, продолжил:
— Мы подаем анестезирующее вещество вместе с кислородом. Как правило, это галотан. Мы стараемся применять минимальное количество, делаем лишь легкую анестезию, потому что лошади очень плохо ее переносят.
Он со знанием дела соединил вместе трубочки вентилятора и воткнул электрический шнур в розетку, расположенную на полу.
— Мы все это ad infinitum перепроверили вчера утром. Просмотрели каждую мембрану, помпу, проверили кислород, который поступает из внешних цилиндров, когда мы поворачиваем вот этот кран, — он показал какой. — Если, случается, сердце начинает останавливаться, то черта с два мы можем с этим что-то поделать. Совсем недавно нам пришлось хлебнуть лиха.
Он резко оборвал свой рассказ, словно вспомнив, что я здесь не совсем свой.
— Во всяком случае, я все проверяю дважды.
Он сновал туда-сюда, подготавливая необходимое оборудование, а я стоял около, чувствуя, что надо бы помочь, но понимал недостаточную для этого свою компетентность.
Снаружи донесся звук хлопнувшей дверцы машины. Скотт — судя по всему, это был именно Скотт, анестезиолог, — поднял голову, а потом откатил раздвижную перегородку настолько, чтобы мы могли пройти в обитое мягким помещение. Он пересек топкий пол своей энергичной походкой и открыл дверь, ведущую в коридор. Я двигался за ним по пятам, то и дело наступая на чехлы. Вместе мы прошли по коридору и вышли наружу, окунувшись в холодный предрассветный воздух. Кен в куртке и сапогах спускал трап с небольшого трейлера для перевозки лошадей, который он прибуксировал сюда своим «Лендровером».
— А, Скотт, — сказал Кен, с шумом сбрасывая трап. — Мне пришлось самому тащить эту телегу. В Вернонсайде жеребятся сразу две кобылы, и нет свободного персонала. Они там с ума сходят. Эта кобыла умирает на глазах, а она вынашивает жеребенка, который стоит Бог его знает сколько — от Рэйнбоу Квеста.
И он вернулся в трейлер за своей пациенткой, которая, пятясь и спотыкаясь, спустилась по трапу. Я не предполагал, что животные могут выглядеть настолько больными. Жеребая кобыла казалась непомерно раздутой. Мокрая от пота, с мутным взглядом, она шла, свесив голову и издавая звуки, напоминавшие стон.
— Ее накачали болеутоляющим, — сказал Кен. Потом он увидел меня и мрачным голосом добавил: — На сердце большая нагрузка. Ее раздуло от газов, началась интоксикация. Это говорит о том, что нарушена проходимость кишечника. И значит, она протянет не больше часа, если я ее не прооперирую. Но даже если я это сделаю, шансов на успех мало.
— Было бы разумным заручиться мнением другого хирурга, — сказал я.
— Конечно. Я позвонил Кэри и попросил, чтобы он прислал кого-нибудь или приехал сам. Он же велел мне всецело полагаться на собственный опыт и сказал, что я лучший хирург по лошадям в округе. Но я и так это знаю, хоть и не люблю говорить об этом вслух.
— Значит, нужно действовать, — сказал я.
— Ничего другого не остается. Только посмотрите на нее.
Он передал уздечку Скотту, который сообщил:
— Белинды еще нет.
— Она не приедет, — сказал Кен. — Я не нашел ее. Я позвонил тренеру, к которому мы отвели лошадей, а он сказал, что не знает, где она ночует, и не собирается в это время отправляться на розыски.
— Но… — начал было Скотт и тут же сник.
— Вот именно. — Кен посмотрел на меня в упор. — Все, что нам потребуется от вас, — вести наблюдения и делать заметки. Вы будете свидетелем. Просто записывайте все, что я буду говорить или что скажет Скотт. Вы нормально переносите вид крови?
Я вспомнил изуродованные тела, разбросанные по склону, и ответил: —Да.
ГЛАВА 4
В обитой мягким комнате, пока Скотт удерживал кобылу за хомут, Кен чуткими пальцами отыскал на ее шее яремную вену и воткнул туда что-то вроде длинной иглы, покрытой пластиком, причем наконечник оставался снаружи, на поверхности кожи.
— Катетер, — пояснил он, вынимая иглу и оставляя пластиковую трубочку в вене.
Я кивнул.
— Внутривенное вливание, — продолжал он, присоединяя к катетеру трубочку, тянущуюся от одной из емкостей, которые Скотт деловито подвешивал к потолку. — Необходимо поддерживать уровень жидкости в организме.