«Помолиться сейчас было бы в самый раз», — подумал я, но, давно разучившись это делать, я редко чувствовал в себе подобную потребность. Пусть церковные стены и оказывали духовную поддержку, однако, чтобы ее получить, нужна была тишина и много времени, а за десять минут этого не достигнешь. Я обошел церковь и снова прочел маленькую медную табличку, едва заметную снизу: «Пол Перри», даты жизни и смерти, «Покойся с миром». Мама уговорила викария поместить ее здесь, несмотря на то что Пол Перри жил в Ламбурне. Каждое Рождество мама посылала табличке воздушный поцелуй. Хотя сейчас я этого и не сделал, я все же пожелал добра юному наезднику, который подарил мне жизнь.
Я поблагодарил старушку.
— Ящик для пожертвований у входа, — сказала она.
Я снова поблагодарил ее, заплатил дань своему прошлому и пошел дальше, вдоль дороги к домику, в котором мы когда-то жили. Конечно, он казался маленьким и выглядел бедным родственником среди других домов поселка. Краска выцвела, сад был пустым, но опрятным. Ворота, на которых я любил раскачиваться, и вовсе отсутствовали. Я остановился и засомневался, стоит ли входить во двор. Там, наверное, живут совсем другие люди, и мне придется объяснять, кто я. В конце концов я направился обратно к машине, решив более не тревожить свои воспоминания. Однако, прежде чем уезжать, я хотел заглянуть в конюшни Иглвуда. Воскресный вечер считался запретным временем для посещения конюшен скаковых лошадей, но я все же оставил машину снаружи и вошел во двор в надежде, что кто-то увидит меня из окон. Я старался производить впечатление безобидного заблудившегося туриста. Не успел я сделать и шести шагов внутрь двора, как был остановлен властным голосом:
— Да? Чем могу помочь вам?
Я обернулся. Голос принадлежал худенькой сорокалетней женщине в джинсах и свитере, стоявшей на стремянке и крепившей к стене конюшни табличку, которая белыми буквами на свежелакированном дереве предупреждала: «Лошадей не кормить!»
— Э-э-э… Я бы хотел поговорить с мистером Иглвудом, — нашелся я.
— О чем?
Я прокашлялся.
— О страховке, — это было первое, что пришло мне в голову.
— Нашли тоже время для подобных разговоров. К тому же у нас есть все необходимые страховки. Наклонив голову, она полюбовалась табличкой, удовлетворенно кивнула и спустилась со стремянки. Еще две такие же таблички стояли внизу у стены.
— Я насчет страховки лошадей, — сказал я, начиная понимать цель своего визита.
— Уходите, а? Вы напрасно теряете время.
Легкое дуновение ветра сделало еще более прохладным и без того нежаркий февральский день и набросило ей на лицо прядь густых рыжеватых волос. По тому, как она убирала волосы, было ясно: она уверена, что выглядит хорошо. Ее жизненная энергия и природный магнетизм создавали вокруг нее особое поле. В тот момент она показалась мне очень привлекательной. Она взяла лестницу в одну руку, а другой попыталась захватить обе таблички. Одна из них выскользнула, но я успел ее подхватить.
— Спасибо, — коротко бросила она. — Вы можете помочь мне ее поднести, но это позволит вам проникнуть не дальше противоположной стены.
Улыбнувшись, я проследовал за ней через двор, где из старой кирпичной стены на высоте человеческого роста торчали два штырька. Установив стремянку, она поднялась на несколько ступеней и начала двигать табличкой до тех пор, пока штырьки не вошли в пазы. Табличка стала на место, и женщина, выразив свое одобрение формальным кивком, спустилась на твердую землю. Потом, протянув руку за следующей, которую я все еще держал, сказала:
— Спасибо. Дальше я сама справлюсь.
— Я помогу вам — отнесу табличку.
Она пожала плечами и прошла через арку в маленький задний дворик, а я поспешил за ней. Я знал, где хранилось сено и как через маленький люк в потолке попасть на чердак. И как потом подглядывать оттуда за конюхами, которые не подозревали, что мы с Джимми сидим и исподтишка следим за ними. Самое страшное, что они делали, так это мочились в стойлах, нас же с Джимми захватывала сама тайна нашего присутствия. Третье требование «Лошадей не кормить!» также было повешено на видном месте на заранее вбитые штыри.
— Раз в четверть у нас бывают школьные экскурсии, — объяснила она. — Мы принимаем меры, чтобы маленькие разбойники не скармливали животным сладости. Я их всегда пугаю, что они могут остаться без пальцев. Они, правда, все равно не слушаются. — Она смерила меня с головы до ног взглядом, который, словно рентген, видел насквозь мое тело и мысли. — Какая страховка?
— Против смерти.
Она покачала головой: — Мы этого не делаем. Этим занимаются хозяева.
— Может быть, мистер Иглвуд…
— Он спит, — перебила меня она. — А я финансовый менеджер. Когда хозяева хотят застраховать лошадь, мы направляем их к страховому агенту. Бесполезно связываться с мистером Иглвудом. Подобные вопросы он предоставляет решать мне.
— В таком случае… не могли бы вы мне подсказать, был ли застрахован жеребец Винна Лиза, который умер здесь в сентябре?
— Чего!
Я не стал повторять вопрос, но видел, как всевозможные догадки промелькнули у нее в голове одна за другой.
— Или, может, вы знаете, — продолжал я, — не была ли застрахована лошадь, погибшая во время операции на дыхательных путях? И, э-э-э… В прошлый четверг тоже была операция со смертельным исходом. Меня интересует, задолго ли до операции эта лошадь расколола кость? Она, словно не веря своим ушам, молча уставилась на меня. — У Кена Макклюэра серьезные неприятности, — сказал я. — И я не думаю, что это его рук Дело.
К ней вернулся дар речи, который нашел выражение в не столько сердитом, сколько любопытном вопросе: — А кто вы, собственно, такой?
— Друг Кена.
— Полицейский?
— Нет, друг. Полиция редко интересуется на первый взгляд обычными смертями лошадей.
— Как вас зовут?
— Питер Дарвин.
— Родственник Чарлза?
— Нет.
— И вы знаете, кто я? — спросила она. — Дочь мистера Иглвуда? — осторожно предположил я.
Я постарался убрать с лица всякое подобие улыбки, но она, должно быть, знала о своей репутации: — Что бы вы обо мне ни слышали, — строго сказала она, — не думайте обо мне плохо.
— Я и не думаю.
Она, казалось, была удовлетворена. А что касается меня, то я говорил правду.
— Если вы знакомы с Кеном, то должны знать, что он пытался ухаживать за моей дочерью, — заявила она.
— Она ему очень нравится, — сообщил я.
Рассет скептически пожала плечами: — Иззи влюбилась в него по уши. Глупая маленькая сучка. Ей всего семнадцать — в два раза моложе его. Он обращался с ней вполне порядочно. Девчонка просто переросла.
— Он не любит, когда плохо отзываются о ней… или о вас.
Она протестировала услышанное на цинизм, но, казалось, осталась довольна.
— Здесь ветрено, — сказала она. — С минуты на минуту придут конюхи для вечерней уборки и начнут галдеть. Отец скоро выйдет. Почему бы нам не пройти в дом и не поговорить спокойно? Не дожидаясь моего согласия, она, подхватив стремянку, повела меня не в большой дом, а в маленькую двухэтажную пристройку, где, по ее словам, жила она сама.
— Иззи ушла в музыкальную школу. Она такая увлекающаяся! Постоянно сообщает, что встретила идеального мужчину. Но идеальных мужчин в мире не существует.
Что касается интерьера, вкус ее нашел отражение в антикварной мебели с классической, ультраконсервативной обивкой в холодной цветовой гамме и горячем центральном отоплении. На стенах — оригинальные полотна, в основном с изображениями лошадей. В целом внешнее убранство производило впечатление привычного расслабленного богатства. Хозяйка предложила мне кресло, а сама села в другое — с противоположной стороны от камина, скрестив свои облаченные в голубое ноги. Под рукой, на маленьком столике удобно расположились телефон и записная книжка.