— Какая чушь! — сказал я, перебив МакДжонса на полуслове и по-школьному подняв руку.
— В смысле типа лучше родиться в Африке, а не здесь? — срезал К_ _ _н_ _в_ _ _ с уличными интонациями, несколько противоречащими CV и V-образному вырезу его джемпера.
— Здесь это где? В смысле в Диккенсе?
— Не будем говорить о такой дыре, как Диккенс… — вмешался в разговор МакДжонс, кинув на гостей многозначительный взгляд, словно хотел сказать «не беспокойтесь, беру его на себя». — Никто не хотел бы жить здесь, но не стоит притворяться, что вы предпочли бы родиться в Африке, а не где-нибудь в другом месте Америки.
Лучше тут, чем в Африке. Это козырь всех ограниченных националистов. Приставьте мне к виску капкейк, но мне действительно лучше жить здесь, а не где-нибудь в Африке, хотя я слышал, что в Йоханнесбурге тоже неплохо, а серфинг на пляжах Кабо-Верде вообще исключительный. Но я не настолько эгоистичен, чтобы считать, будто мое относительное благополучие, включая, но не ограничиваясь круглосуточным доступом к бургерам с соусом чили, блюрею и офисным креслам фирмы Aeron, стоит страданий предыдущих поколений. Сильно сомневаюсь, что какой-нибудь предок, перевозимый рабовладельцами в трюме корабля, стоя по колено в испражнениях, в короткие минуты передышки между избиениями и изнасилованиями, обосновывал необходимость десятилетий убийств, невыносимой боли и страданий, душевных мук и неизлечимых болезней тем, что когда-нибудь у его прапрапра-правнуков дома появится вай-фай, пусть даже медленный и с пропадающим сигналом.
Я промолчал и предоставил место на ринге Королю Казу. За все двадцать лет заседаний я не слышал от него внятных заявлений, кроме того, что в его чае со льдом маловато сахара. Но сейчас он встал во весь рост, лицом к лицу с человеком с четырьмя учеными степенями, владеющим десятью языками, из которых только французский был языком черных.
— Ниггер, я запрещаю тебе ставить под сомнение Диккенс! — резко сказал Каз, тыча свеженаманикюренным ногтем в МакДжонса. — Мы не дыра — мы город!
Ставить под сомнение? Все же он перенял кое-какую риторику «интеллектуалов».
К чести МакДжонса, тот не испугался внушительных размеров Каза и его рыка и не отступил.
— Ну хорошо, возможно, я не совсем корректно выразился. Но все же позвольте не согласиться с вами. Диккенс — не город, а просто местность, обычные американские трущобы. Постчерная, пострасовая, постсоуловая отсылка, если угодно, ко временам романтизации черной отсталости.
— Слышь, придурок, впаривай свою херню про пострасу и постсоул кому-нибудь, кого это ебет, только не мне. Потому что я — исконно черный, в Диккенсе родился и вырос. Я — хомо сапиенс-«калека», ниггер из примордиальных времен «тпру, поехала».
Похоже, мисс Р_ _ _ впечатлилась небольшим монологом Короля Каза — она раздвинула колени, продемонстрировав внутреннюю поверхность правого бедра, и постучала меня по плечу:
— Этот большой урод играет в футбол?
— Играл немного, когда в школе учился.
— Мои трусики мокрые, — произнесла она по-русски, облизнув губы.
Я, конечно, не лингвист, но, думаю, это значило, что Каз может поиметь ее в любое удобное для него время. Между тем, поскрипывая при каждом шаге резиновыми подошвами кроссовок, наш ветеран Диккенса вышел на середину комнаты:
— Зырь, унылый придурок, что такое Диккенс.
И, повинуясь внутреннему ритму, Каз бросился в пляс — стал танцевать что-то вроде чечетки, известной в наших местах как «Поступь калеки». Ни на секунду не оказываясь спиной к зрителям, он крутился то на носках, то на пятках. Сомкнув колени и освободив руки, он вращался и прыгал по залу, описывая концентрические круги, заходящие друг на друга. Казалось, пол раскалился и Каз не мог стоять на месте. Король Каз спорил с МакДжонсом единственным доступным ему способом.