— Да никак, не нужны никакие объяснения. Вы, мужчины, во всем ищете причины, все стараетесь свести к строжайшей математической логике, а ведь человек — это не счетная машина и не компьютер: миллионы его клеток соединяются и разъединяются, а мы не знаем причин всего этого. Живи, комиссар, не мучайся и не задавай себе слишком много вопросов. Ты и так уже достаточно пережил в нашем сумасшедшем мире. Когда я люблю, я веду себя совсем не так, как ты. Ведь ты сначала получаешь удовольствие, потом начинаешь каяться и мучиться, как будто совершил преступление, и тебе хочется написать философский труд, чтобы найти объяснения собственным тревогам. А я просто живу, и все. Назавтра уже будет другой мир, хотелось бы, по крайней мере, надеяться на это, и я стараюсь прогнать прочь все свои тревоги, стараюсь попросту не думать об этом. Поверь мне, комиссар Ледоруб, я постараюсь стать для тебя еще слаще и нежнее.
Рассмеявшись, она укусила его в плечо, до крови.
— С ума сошла! — закричал он, освобождаясь от ее объятий.
— Может быть, но тебе несдобровать, если из-за твоих глупых предрассудков ты вздумаешь меня бросить. Ты моя собственность, ты мой, мой мужчина. Будь осторожен, а то в следующий раз так укушу за горло, что привет комиссару Ледорубу, — и она наградила его долгим и нежным поцелуем.
Они вновь занялись любовью.
Отношения с Джулией постепенно осложнялись. Их тайная любовь длилась уже достаточно, но стала для Армандо источником мучений и угрызений совести. Поначалу он спрашивал сам себя: а вдруг старый любовник просто игрушка для молоденькой Джулии, просто пятидесятилетний комиссар нужен двадцатилетней девчонке для удовлетворения ее тщеславия и капризов. «Нормально», — говорил он себе. Но Джулии он говорил другое: «Тридцать лет разницы отделяют друг от друга целых два мира, но никак не сближают их». Ответы Джулии не оставляли никаких сомнений:
— Разве я виновата, что люблю тебя? Так уж получилось, и в этом нет моей вины. Тебе пятьдесят, мне двадцать. Я люблю тебя и думаю, что умру в твоих объятиях, или ты в моих, но я не прорицательница. Я не знаю, будем ли мы любить друг друга вечно или в один прекрасный день, устав друг от друга, разбежимся в разные стороны. Но пока что я не могла бы от тебя отказаться. Не пугайся, я никогда и ничего не буду от тебя требовать. Я просто хочу, чтобы ты меня уважал и любил, и помнил слова, которые я сказала тебе впервые в Турине.
Нередко Армандо чувствовал себя подлецом, потому что связал с собой жизнь и судьбу прекрасной молодой женщины и не мог ничего предложить ей взамен. Развестись с Верой? Об этом и речи быть не может! Это значило бы все начинать с начала, к тому же, при образе мыслей в полиции, это повредило бы его карьере. В этом смысле Ришоттани ничуть не отличался от многих туринцев, где господствовал ханжеский и глубоко католический образ мыслей: любовницей можно было гордиться, а разводиться, особенно если были дети, было стыдно, это считалось позорным. И он не знал, что делать. Минуты счастья с Джулией он искупал собственными муками и старался не показывать дурного настроения, когда бывал с ней. С каждой новой встречей она становилась все нежнее, все более страстной и чувственной в его объятиях. Она была такой непосредственной, такой расторможенной, такой… Если бы он мог дать ей новое имя он назвал бы ее Либерой, свободной. Никому, кроме Джулии, оно бы так не подошло и никто, кроме нее не мог бы носить это имя с такой гордостью.
Возбужденный своими мыслями, он пришел на виллу Рубироза уже после полуночи. Позвонил с заднего хода и подождал несколько минут. Он уже собрался уходить, подумав, что старик заснул, когда дверь открылась, и его сердечно встретила Аннализа. Она была в халате. Тон был, как всегда, приторный. Она постоянно совершенствовала свою дикцию, и оттого все, что она говорила, звучало ненатурально.
— Добро пожаловать, комиссар.
— Извините, синьора, я слишком поздно?
— Вовсе нет. Правда, я собиралась лечь, но дядя пока что не спит и будет рад вас видеть. Когда он услышал звонок, он сказал: «Поспеши, Аннализа, это, конечно, Армандо».
— Тем лучше, а то я уж думал, что помешаю. Как-то не заметил, что уже поздно.
— Да не так уж и поздно, всего полпервого. Самуэль давно уже не ложится раньше часа. Чем больше он стареет, тем меньше спит. Похоже, это возрастное.
Они поднялись на второй этаж. Аннализа простилась с Армандо, а комиссар постучал в дверь кабинета.
— Входи, входи, дорогой Армандо! — послышался из-за двери голос Рубирозы.
Комиссар вошел в кабинет, они пожали друг другу руки, а Самуэль открыл инкрустированный секретер.