Бездушные черные глаза смотрели на него из центра отвратительной коричневой морды, настолько уродливой, что лишь только когда раскрылась пасть, Алгоринд понял, ведь существо висит вверх ногами.
Пронзительный крик вырвался из «демона». Воздух тут же наполнился громом хлопающих крыльев и хором адских, сводящих с ума, воплей.
Никогда раньше Алгоринд не слышал такого звука. Он словно отражался от внутренней стороны его черепа, как будто скребя по кости когтями драконьего детеныша, пытающегося вырваться из яйца.
Доска у него под ногами, казалось, клонилась и вращалась. Он упал на колени, боясь свалиться с нее, прижав руки к ушам. Кровь сочилась сквозь пальцы, и боль в его голове была намного выше той, которую он когда-либо чувствовал, она была даже сильнее чем та, которую он познал в осажденной крепости Бронвин, где уменьшился настолько, что стал не больше летучей мыши, потревоженной им.
И это была не одна летучая мышь – огромная колония, обитающая на чердаке дома сэра Гарета. Казалось, слишком долго они проносились мимо него, взмахивая крыльями, взметнувшись в приближающуюся ночь, и все время крича.
Когда, наконец, они улетели, Алгоринд поднялся на ноги, ожидая когда пройдет головокружение. Пронзительный звон был единственным звуком, который он слышал. Это беспокоило его, но он разберется с этим позже. Он направился к отверстию, как только почувствовал, что сможет идти.
Город Глубоководье раскинулся перед ним во всем своем блеске и нищете. Прекрасные городские сады и декоративные заборы окружали здания по соседству с сэром Гаретом; в узких переулках позади них, бродяги выбирали из мусорных ящиков остатки пищи. Сумеречное небо сияло, как прозрачный сапфир, и оживали уличные фонари, когда фонарщики пробегали по улицам, стараясь успеть зажечь их до быстро приближающейся ночи. Алгоринд видел неторопливое раскачивание колоколов в высокой башне соседнего храма. Но до него не доходило ни звука. Кроме звона в ушах, в городе стояла жуткая тишина.
Он проскользнул через отверстие, проверяя, выдержит ли его вес узкий выступ за его пределами. Крыша, выложенная плиткой из голубого сланца, поднималась под крутым углом.
Примерно в пяти футах от насеста Алгоринда сточная труба несла дождевую воду вниз на улицу. Она, казалось, была сделана из фрагментов труб, достаточно коротких, чтобы он мог использовать свою веревку, передвигаясь от одного к другому. Но при его нынешнем росте пять футов могли быть и тысячью, а сланцевый карниз между Алгориндом и водосточной трубой разрушился.
Он переместил взгляд на крышу дома. Несколько плиток развалились или вообще отпали, а мох и лишайник росли в мусоре, который скапливался здесь на протяжении многих лет. Мховая полоса начиналась прямо над его насестом, поднимаясь вверх и извиваясь по крыше. Если бы он смог подняться по ней всего на пару футов, то пробрался бы к водосточной трубе.
Алгоринд потянул пучок мха и понял, что он на удивление прочный. Он начал подниматься, и на протяжении долгого времени эти усилия поглощали всю его концентрацию. Слишком поздно он ощутил колебания в воздухе над ним, уставившиеся на него, громадные желтые глаза и вытянутые когти.
В мгновение ока, сова схватила его и понесла прочь.
Алгоринд потянулся было за мечом, но тут же понял всю глупость нападения на своего пленителя в полете. Рано или поздно сова опустится, и Алгоринд сделает тогда все возможное, чтобы защитить себя. Он, как мог, устроился поудобней и ухватился за лапы совы, как корни большого дерева, такие же твердые и сухие.
Несмотря на всю серьезность ситуации, Алгоринд начал наслаждаться ощущением полета, порывами ночного ветра. Целый мир раскинулся под ним, городские улицы стали похожими на ленты, а великолепные здания казались не более величественными, чем детские кубики. За стенами города простиралась густая тьма лугов и полей, и разве он мог представить такое раньше? Теперь все было возможно. Даже звезды стали похожи на крошечные серебряные яблоки, созревшие для сбора.
Никогда прежде Алгоринд не испытывал такого восторга, такой необузданной радости! Он запрокинул голову и громко захохотал. Вероятно, он умрет этой ночью, но теперь, в настоящий момент, он летит! И, да будет справедлив Молот Тира, то, что ждет его в будущем, теперь уже не кажется такой уж большой ценой!
27 тарсака, Год Красного Дождя (927 по ЛД)
Крепость Гриффенвинг.
Все попытки Ренвика исполнить договор с демоном, привели лишь к разрыву отношений с Самуларом. В результате, все пошло не так. Ужасно, непостижимо, неправильно.
Ренвик был абсолютно уверен, что Самулар одобрит его план по возвращению артефактов, которые доверили когда-то Карадунам. Из этого большого и благородного клана выжил только их отец. Ренвик рассчитывал, что он и его братья смогут восстановить или воспроизвести эти утерянные сокровища. Какой еще задаче должны посвятить себя три живых Карадуна, если не этой?
Связь, которая соединяет близнецов, почти разрушилась после смерти Амфейла, их старшего брата, который был готов нести одно из трех колец и передать его потом своему первенцу. И Нимра...
Нимра. Только одна мысль о ней разбивала Ренвику сердце. Все другие ошибки в его интриге не были столь ужасно непоправимы.
Демону не потребовалось много времени, чтобы понять, что Ренвик намеренно ввел его в заблуждение, намереваясь распределить три кольца между тремя братьями Карадунами, посвятившими жизнь служению Тиру. Но в конечном итоге это не имело никакого значения. Древнее заклинание, которому Ренвик обучил Нимру, обещавшее невинному человеку навязать демону свою волю и склонить его к служению добру, не сработало.
По иронии судьбы, получилось так, что Нимра выполнила все ложные обещания, которые Ренвик дал Ямарралу, и даже больше. Амфейл умер с темной магией Нимры, блуждающей по его венам, от кинжала Нимры в горле. После его смерти два кольца перешли сыновьям-близнецам Нимры. И со смертью Нимры – да простит Тир ему эту мрачную необходимость! – контроль над этими кольцами перешел Ренвику, их опекуну.
Бремя такого количества магии сожгло годы жизни Ренвика за считанные месяцы, преждевременно обелив его волосы и прочертив глубокие морщины на его лице. Никто не принимал его теперь за брата-близнеца Самулара; разумеется, большинство людей думали, что он старший из братьев Карадунов. Он перестал переубеждать их, на что это ему? Важно было исправить все, что пошло не так.
Ренвик искоса взглянул на человека, который шел рядом с ним. Его спутник был высоким, темноволосым и бородатым. Его возраст было невозможно определить; он шел бодрым шагом юноши, но в его глазах умещалась вся тяжесть прошедших веков.
В данный момент эти глаза были устремлены на крепость впереди. Крепость Гриффенвинг была древней; предки Карадунов построили ее на месте еще более ранней крепости. Оригинальные земляные насыпи все еще были видны вокруг стен из серого камня. Над высокой внешней стеной вырисовывались башни. Общий вид был резким и неровным, как будто это сама гора приняла форму крепости. Однако, сады, окружающие стены, обозначали определенное искусство. Чья-то темная прихоть заставила фонтаны покраснеть и заполнила сады кроваво-красными цветами. Это была работа Нимры, символ того, кем она стала за два коротких года. По мнению Ренвика, сад был более угнетающим, чем кишащий монстрами ров.
– Я благодарен тебе за помощь в этом вопросе, – обратился он к своему компаньону.
Маг, которого иногда называли Хелбен Арансан, лаконично кивнул.
– Ты правильно сделал, что послал за мной. Аскалхорну достаточно неприятностей. Как демоны получили власть над этой крепостью?
– Ошибка надменного волшебника, чей вызов пошел наперекосяк, – ответил Ренвик. – Но еще до ее смерти, я получил от своей племянницы средства, с помощью которых возможно изгнать демонов.
Хелбен недоверчиво посмотрел на него, и Ренвик почувствовал легкое проникновение магии истины. Он легко ускользнул от нее; немногие заклинания распознают ложь, если поместить две истины рядом друг с другом. Пусть Хелбен думает, что Нимра и была тем самым волшебником, который вызвал демона. Так было даже лучше.
Ренвик сунул руку в сумку за поясом, поглаживая одну из крошечных рук, скрытых внутри, – еще одна мрачная необходимость, поскольку знак крови требовал, чтобы кольца носили три потомка Самулара. Все еще розовые и прекрасные, маленькие пальцы скручивались и сгибались в хватательных движениях, характерных для здоровых младенцев. Его юные подопечные лежали в Карадунской крепости, где мирно спали до его возвращения, не зная ни боли, ни утраты. В конце концов, он не был жестоким человеком.