– Ты ничего не сказал о дочери паладина и ее потомстве, я намерен овладеть ей, – Ямаррал поднял одну бровь, и его похотливая улыбка стала хитрее. – Поскольку, как оказалось, ты знаешь много чего о моих связях со смертными, ты, несомненно должен знать, что от меня рождаются только сыновья-близнецы. Они будут похожи друг на друга, но лишь один из них будет любить своего отца. Ты не узнаешь какой из них, конечно. Мы бросаем кости, ты и я, и многое будет зависеть от результата.
Это был момент, которого Ренвик боялся. Возможно ли обмануть демона? Может ли Ямаррал услышать нервное биение его сердца или уловить ложь в запахе его пота?
Ренвик заставил ухмылку замереть на его губах.
– Где написано, что знак крови должен распространяться только на одного наследника? Разве невозможно, чтобы родственники, так же как и потомки, были связаны клятвой крови? Почему я не могу разделить бремя или выгоду с двумя другими моими кровными родственниками?
Ямаррал задумался.
– Такого никогда не было, но я не вижу причин, почему не может быть так, как ты говоришь.
– Тогда пусть знак будет состоять из трех частей. Я потребую одну из этих трех частей, она понадобится мне для моих ежедневных занятий. Три части, обладающие соглашением трех связанных кровью, объединятся, чтобы получить всю силу знака. После мы разделим между собой всю выгоду, полученную от этой силы. – Ренвик пожал плечами. – Вряд ли добрый паладин будет рад этому, но, несомненно, вера поддержит его в темные времена.
Ямаррал с восхищением рассмеялся.
– Ты меня удивляешь, Ренвик Карадун! Я не ожидал от тебя такого гнусного предательства, прими это как комплимент.
– Я с удовольствием принимаю его, – солгал Ренвик. Поставив портрет Нимры на место, он взялся за пергамент и перо. – Итак, обсудим детали?
29 миртула, Год Знамени (1368 по ЛД)
Глубоководье
Для человека, чей рост не превышал и пяди, даже библиотека паладина была темным и опасным местом.
Алгоринд стоял на краю письменного стола, хмуро высчитывая расстояние до толстого калишитского ковра. В шесть, может быть, в семь раз больше его нынешнего роста. Он мог бы прыгнуть, но вряд ли без травм. И какой от этого прок? Куда бы он мог пойти, и как бы мог защитить себя от опасностей, которые, вероятнее всего, принесет его новый рост? Мышь, собиравшая крошки, рассеяные по полу, до того, как исчезнуть в стене, была, условно говоря, размером со страшного волка.
Алгоринд был оставлен на столе ранее в этот же день, чтобы дожидаться возвращения своего хозяина – или, точнее сказать, его тюремщика. Чтобы скоротать время, он изучал пространство глазами, которые измеряли знакомые вещи новым и подчас тревожащим его способом.
На гобеленах, покрывавших стены, были воспроизведены сцены знаменитых сражений, сплетенные в реалистичных оттенках красного и бронзового цвета. Всякий раз, когда сквозняк колыхал эти драпировки, изображенные на них фигуры, казалось, дрожали от нетерпения, словно желая возобновить свою резню. Две горгульи восседали над мраморным камином. Демонические статуи были так искусно вырезаны, что Алгоринд почти ожидал услышать внезапный щелчок разворачивающихся, как у летучей мыши, крыльев. Он не слишком увлекался мрачными полетами фантазии, но, учитывая его нынешние размеры, все в роскошном кабинете было чудовищным по своим масштабам, и поэтому несколько зловещим.
Однако эти мрачные аспекты менее тревожили Алгоринда, чем роскошная обстановка. Стол, на котором он стоял, был сделан из цельной доски халруанского бильбоа. Этой редкой и дорогостоящей древесиной, вырезанной в изысканной манере, также были обшиты стены. Тома в кожаных переплетах наполняли высокие книжные полки. Картина, изображающая шумную загробную жизнь, такую же можно найти в зале для торжеств в храме Темпуса, покрывала высокий потолок. Серебряная чаша для питья на столе пахла засахаренным вином и была достаточно большой, так что Алгоринд мог в ней даже искупаться. Изящная ложка рядом с ней, хотя и была достаточно большой, чтобы служить Алгоринду надежной лопатой, выглядела неподходящей для руки воина. Алгоринд, взращенный и обученный рыцарями Самулара в суровой крепости, известной как Саммит Холл, находил такие богатства загадочными и неприличными.
Но кто он такой, чтобы осуждать других людей?
Алгоринд поспешно опустился на колени рядом с ложкой и вгляделся в ее отполированное серебряное углубление. Он медленно возвращался к своим естественным размерам, но оставит ли его позор неизгладимое пятно на нем? Что смогут прочесть на его лице другие люди?