Перед расставанием Шейла достала из лежащего в кресле рюкзака какой-то предмет и подала девочке. После она попрощалась, выгнала из коптера Гомункула и улетела. Отправилась куда-то далеко, в тёмные и холодные леса буров.
Дженни и Агнешка с её животными отправились на карантин. Их увёз большой белый куб, всё это время стоявший у вертолётной площадки.
- А чего она передала девочке? - спросил Рэй.
Он налёг на подоконник и провожал взглядом удаляющийся коптер.
- Куклу, - ответила большая Элли. - Старая кукла Агнешки из Рифта.
- Кукла из подыхальни? - уточнил Крейг.
- Она. Агнешка оставила её в темной комнате, когда ты улепётывал.
- А что такое «подыхальня»? Чего ещё за зверь? - поинтересовался развернувшийся к Крейгу Рэй.
- Да вроде хосписа. Я там жил.
- Любопытно. В Рэгг один сумасшедший живёт в огромном зале храма, где хранятся мумии святых, королей, всяких девственниц и ещё каких-то простофиль. Я всё собирался этот храм сжечь вместе с мумиями, да запамятовал. Очень уж он неприятный.
- Ты, наверное, про Капитана Скарабея? - присоединился к воспоминаниям балдж.
- О, да! Капитан Скарабей, он. По ночам бродит со свечой между мумий, трясёт башкой, шепчет чего-то в лохматую бороду. Чистый сумасброд.
- Капитан помер уже.
- Вот как. Убили? В моей империи мало кто умирал своей смертью.
- Нет. Чего-то сгнило у него внутри. Везунчик ваш Скарабей.
- Так-то лучше. Есть в них что-то хорошее, когда они мёртвые. Вот помер испорченный и вроде бы после этого не такой уж он и скучный. Трансцендентность, мать её…
Из уха послышался хохот.
- Эй, Элли, а откуда у Шейлы кукла-то взялась? - оборвал их диалог Крейг.
- Через несколько дней после стерилизации Рифта Шейла вернулась в городок, - заговорило ухо. - Бродила по улицам и домам. Заглянула и в подыхальню твою. Там испортившиеся пирожки. Куклу она, видимо, на память взяла. У многих буров есть коллекции памятных предметов. Мне в тот раз так жаль её стало.
- Издержки профессии, - заключил Рэй. - Что же, пойдём ко мне домой. Дело к обеду. Поедим чего-нибудь. Познакомлю тебя с женой. Она такая умная, со стула свалишься.
- Пойдём, - согласился Крейг.
Он попытался представить, сколько раз большой Элли приходилось ломать себя и душить собственную жалость. Пусть и испорченные, но большая Элли отзывчивая и живая. Раз буров ей жаль, то и людей было жаль. И её тоже чувства застают врасплох, как всех остальных, иначе смысла в них нет. Однако она ни разу не обмолвилась о сострадании к людям и хотя бы к себе. Говорили, что балдж способен менять себя и исправлять любые недостатки. Может большая Элли давно уже всё исправила. Так оно, наверное, и есть. Или же просто не хочет делиться впечатлениями из прошлого, чтобы никто больше не услышал несущийся из тёмной пропасти вой. Вой, слившийся из бесчисленного количества умоляющих голосов и плача. Разве можно от такого отказываться?
Крейгу стало стыдно и мерзко, будто он извивающуюся гусеницу проглотил. Он вспомнил, что сам же и приговорил Рифт к смерти.
Он посмотрел на ясное небо, на сверкающие в солнечном свете еловые ветви, на кусты чертополоха у бетонной площадки и вспомнил о боге радости.
Ходили слухи, что приближающая к Улитке пустота по ночам сияет разными цветами. Пульсирующая волна сияния, то останавливаясь, то ускоряясь, бесшумно ползла с той стороны, где ночь и океан. Она накатывала на горы, деревья, города-призраки. Никто не знал, чего с ними происходит по ту сторону. Скоро она поглотит цветочный город, и наступит эра неизвестности.
В Улитке будто ничего и не намекало на приближающуюся катастрофу. Лунопоклонниками вначале овладела растерянность, но её прогнала ясность солнечных, но свежих от прохлады дней, следовавших один за другим.
Ясность становилась всё более значительной и ощутимой. Пространства из-за неё стало больше. Казалось, сам воздух начал источать золотистое свечение. Оно собиралось в сгустки между блестящих еловых ветвей, скользило по нежным травам, кустарникам и крышам. Дело тут даже не столько в приятной погоде.