— Ужасно, дорогая, решительно, чертовски нелепо! Это не я, и я уверена, что передо мной не ты. О, неужели я не права? Ты ведь не пытаешься попробовать нечто новенькое?
Лили покачала головой:
— О, благодарение небесам! Но я ничего не могу поделать! Даже перманент был бы лучше этих… этих…. этих кудрей у меня на голове! Когда же это так одевались?
— Тридцать-сорок лет назад, — ответила Лили. — Мы угодили в какой-то временной виток.
— В виток стиля, дорогая, в виток стиля. Но почему же мы не можем измениться по своему желанию? Мне смертельно хочется пройтись к «Харви Николсу»[154] и выбрать что-нибудь по-настоящему шикарное к новому сезону, но я ни за что не смогу показаться в таком виде.
— Нам вообще нельзя показываться, — прошипела Лили, потянув Вайолет вглубь сарая; она испугалась, что дар быть невидимыми тоже может им изменить.
По саду разбрелись полицейские; двое из них, одетые не в обычную униформу, а в любопытные костюмы-скафандры защитного цвета, приблизились к компостной куче. Лили уловила обрывки их разговоров, и в мозгу ее начала вырисовываться кошмарная картина.
«Старушка», — несколько раз повторили они; она также могла поклясться (к своему большому облегчению), что слышала слова «держит на чердаке коноплю». Длинными вилами люди тыкали в кучу, которая оказалась очень большой и уходила вглубь настолько же, насколько возвышалась над землей. Лили и Вайолет так внимательно наблюдали за их действиями, что не заметили, как от группы главных полицейских отделилась ярко-желтая фигурка и бросилась к ним, горя нетерпением сообщить свою новость.
В мире цветов существует определенный общественный порядок, иерархия, основанная на таком понятии, как уровень развития. А поскольку развитием Селандины, феи чистотела, никто никогда не занимался, она стояла на довольно низкой ступени маленького общества; все, кроме самой Селандины, прекрасно понимали это. Она вела себя нагло — почти всегда изображала главную, — но сейчас остальные слишком сильно хотели услышать информацию. А кроме того, трудно осадить фею в пугающе коротком ослепительно желтом плаще и таких же сапогах; дыры в виде геометрических фигур вряд ли делали эти сапоги более практичными. Даже Селандина, со своей печально знаменитой страстью к шелку, никогда так не одевалась.
Она так жаждала поскорее выложить свои новости, что даже не стала тратить время на то, чтобы высмеять Вайолет и Лили, протанцевать шимми или похвастаться своим кричащим костюмом.
— Это все проклятый компост, — выпалила она, не успев перевести дух. — Я тут уже черт знает сколько времени торчу, — (Лили и Вайолет обменялись кивками: типичное нахальство Селандины), — а полиция все вокруг обыскивает с того момента, как умерла старая леди, и я уверена, что это все компост.
— Не говори глупостей, дорогая, — прервала ее Лили своим самым деловым голосом. — Мы все выросли на компосте — даже ты.
— Да, но эта куча действительно эффективно действует — бог знает, что там в ней такое. И старый — хорошо перепревший.
— Компост всегда старый, Селли, дорогая моя. Иначе это не компост.
Селандина ухмыльнулась. Наконец-то она на коне, и никто не сможет взъерошить ей лепестки.
— Но здесь нечто другое, — сказала она. — Нечто другое. Старая леди очень гордилась своим диким садом.
Лили ощетинилась — ей вовсе не льстило, когда ее называли дикой.
— Диким, естественным и немного зловещим. Но колдовским.
— О боже, давайте не будем говорить о колдовстве людей — это же смешно, — фыркнула Вайолет.
— Не-ет, не колдовство; просто чуть-чуть добавлено кое-чего. Эта куча насыпана почти сорок лет назад. Они внезапно вспомнили, что именно тогда исчез ее муж.
Неприятные ассоциации прервал свист полицейского в спецодежде и крик:
— Что-то есть, сержант!
Феи, положившись на свои чары, на цыпочках прокрались к компосту, который тщательно пересыпали с кучи на дорожку. В глубине ямы виднелись какие-то белые предметы — без сомнения, кости; когда ты рождаешься из земли, то привыкаешь разбираться в подобных вещах.
Человеческие? Видимо, да. Еще можно было различить контуры черепа; но труп выдавали фрагменты одежды. Лучше всего сохранился металл — грабли полисмена отбросили прочь часы. А под ними показались хрупкие кусочки эмалированного значка, на котором Лили прочла надпись, когда-то сверкавшую огненными буквами: