Ему хотелось обсудить с ней ее поступок, но он не мог придумать, как ему начать разговор об этом.
Вскоре после того как Бэггинс начал подниматься на холм, двигаясь по спирали и преодолевая не более двух метров вверх по склону при каждом круге, на вершине дюны появился собственный носильщик Леоа. По-видимому, ему таки удалось отыскать вторую лыжную палку, и сейчас он шел на сигнал радиомаячка своей хозяйки. В конце концов он пристроился позади Бэггинса и стал ходить за ним, словно верная собака. Теперь оба носильщика мотали круги, поднимаясь вверх по песчаному склону котловины.
Леоа настояла на том, чтобы Торби снял на видео это полоумное шествие. Просмотрев отснятый материал, Торби тайком удалил звуковое сопровождение, потому что единственное, что там было слышно, — это истерический смех Леоа. Журналист решил, что это вызвано действием анестетиков.
Он проснулся на рассвете, выпил немного воды, быстро позавтракал, надел лыжи и поехал вверх по склону холма туда, куда Бэггинс как раз только что вытащил Леоа, за ночь завершив спиральное восхождение. Судя по данным на мониторе, женщина крепко спала, что, впрочем, было к лучшему. Все утро и большую часть дня Торби шел на лыжах по песчаным холмам, сильно изменившимся под воздействием ударной волны. Немного позади шел Бэггинс. Когда робот отставал, Торби садился и ждал его, слушая, как шелестит песок по скафандру, и глядя на низкие красноватые облака пыли, которые медленно сгущались в воздухе. Ничто не отвлекало его от раздумий.
Проснувшись, Леоа заявила:
— Хочу есть.
Торби в это время был метрах в шестидесяти от нее, фотографируя с помощью оставшихся двух сталкеров дюны в красноватой пылевой дымке. Услышав голос спутницы, он тут же поспешил к ней.
— Сейчас — сейчас, — сказал он, приблизившись.
Сталкеры бестолково крутились вокруг. Судя по данным биологических сенсоров, ее ротовая полость, пищевод и желудочно — кишечный тракт были в нормальном состоянии, но в прослушанном руководстве говорилось, что пострадавших в таких случаях лучше кормить одним бульоном до тех пор, пока им не будет оказана квалифицированная медицинская помощь. Леоа выбрала куриный бульон, и Торби подсоединил к питательной трубке бульонный баллончик так, чтобы она могла пить глотками.
Через некоторое время она попросила:
— Может, я извлеку на свет своих сталкеров и ты расскажешь о том, как объехал на велосипеде вокруг кометы и стал знаменитостью?
— Конечно расскажу, — согласился он, — если это поможет тебе скоротать время. Но должен сразу предупредить: эта история весьма скучна.
В сгущающихся красноватых сумерках Торби заученным тоном человека, уже много раз говорившего об этом, приступил к рассказу о своем приключении. В возрасте четырнадцати лет его отправили пожить к бабушке, потому что его мать была довольно успешной актрисой и опасалась, как бы наличие сына — подростка не лишило ее сексуальной привлекательности в глазах его ровесников. Бабушка Торби была в составе одной из проектных групп, стоявших у истоков программы Всеобщего Процветания, а потому уже вскоре он оказался на Борее, на расстоянии сорока пяти астрономических единиц от Солнца — так далеко, что само Солнце казалось оттуда всего лишь яркой звездой. Торби тогда было ужасно скучно и грустно. Большую часть дня он проводил в виртуальной реальности компьютерных игр, но даже там ему вскоре стало довольно тоскливо. Слишком далеко тогда находился Борей от всех планет Солнечной системы: даже радиосигналы со станции на Тритоне доходили туда лишь через день.
— И вот в день первого взрыва…
— Взрыва? Ты имеешь в виду взрыв атомной бомбы?
— Ну да, что-то вроде этого. Жидкостно — лазерная инициированная взрывчатка — почему-то ни у кого не возникло желания назвать ее сокращенно ЖИВ. Та самая штука, которая изменила траекторию Борея и направила его к центру Солнечной системы.
Торби обошел носилки, на которых лежала Леоа, чтобы проверить состояние датчиков системы жизнеобеспечения. Все индикаторы горели зеленым светом, — значит, все в порядке.
— В тот день бабушка настояла, чтобы я надел скафандр, чего я вообще-то не любил делать, и пошел с ней, что мне тоже не слишком понравилось. Она позвала меня смотреть на небо — взрыв планировалось произвести на противоположной стороне Борея, за горизонтом. Борей был помещен в точку фокуса внутри эллипсоидного сверхотражателя, а другой фокус этого эллипсоида одновременно стал фокусом огромного параболического щита…
— Я ничего не поняла.
— Ну, этот щит состоял из множества тонких отражательных пластин, которые фокусировали доступную энергию таким образом, что образовывался луч километр диаметром. И вот все световое, тепловое и рентгеновское излучение, выделившееся при взрыве, сфокусировалось в одном луче и поразило участок поверхности Борея, сбив снежно — ледяной покров, что привело к изменению траектории его движения.
— Так понятнее. В общем, в детстве тебе показали большой взрыв, и он тебе так понравился, что ты решил посвятить остаток своей жизни созерцанию подобных явлений, правильно?
— У меня включено затемнение шлема, так что тебе не видно моего лица и ты вряд ли сможешь оценить мою реакцию на твою последнюю реплику.
— Я могу ее представить, — парировала она, — или домыслю на основе отснятого материала. В этом отношении я не такой уж пурист. Ты, помнится, пару раз упоминал Печенюшный холм. Что это такое?
— Я там жил. В этом месте располагалась наша база. Это была песчаная насыпь, скрепленная замерзшей водой. Для базы этот холм был своего рода лодкой.
— Лодкой?
— Да, он дрейфовал по поверхности Борея, и в случае необходимости можно было менять его местоположение, поэтому мы все считали его похожим на лодку. А название «Печенюшный холм» закрепилось за ним потому, что изначально он был сложен из огромных ледяных глыб, под которыми залегали кремниевые породы, а потом роботы принялись его готовить: они добавили в «тесто» немного стекловолокна, смешали то, что получилось, с талой водой и добавили по вкусу немного вакуумных пузырей так, чтобы холм мог даже в морозы плавать на поверхности Борея. Если бы Печенюшный холм не был таким подвижным, он бы вскоре был погребен под двадцатипятикилометровым слоем снега, а с ним — и все наши постройки.
Объекты в поясе Койпера формируются из замороженных частиц пыли. Постепенно формируясь, они накапливают воду, аммиак, метан, сероводород, притягивая к себе по молекуле все эти и им подобные вещества, которых довольно много во Вселенной. Туда же оседают частицы пыли, и по мере того, как объект увеличивается в размерах, пыль проседает сквозь вакуумный лед и накапливается в ядре. В поясе Койпера скорость вращения объектов такова, что даже удар по ним вряд ли вызовет испарение. Да и температура там очень низкая, так что вскоре испарение все равно прекратится. И вот в течение миллиардов лет лед нарастает поверх осевшей пыли, образовавшей ядро, потом покрывается пылью, проседает и уплотняется — в результате образуется песчано — ледяная глыба. Ее поверхность покрыта особым пузырящимся льдом — это обычный лед с примесью метанового и углекислотного. А еще при температуре в несколько Кельвинов на подобных объектах небольшой массы с низкой гравитацией отлично сохраняется кристаллическая структура льда. Например, Борей был настолько мал и легок, что двадцатипятикилометровый слой льда, покрывавший его поверхность, вызывал давление ниже марсианского атмосферного. Для того чтобы достичь имевшихся размеров и образовать твердое ядро, Борею понадобилось очень много времени.
— То есть, насколько я понимаю, — прервала его Леоа, — до прибытия туда людей Борей был одной гигантской снежинкой. Кристаллы льда, фрактально упорядоченные вокруг пылевого ядра, — настоящая снежинка размером семьсот километров в диаметре.
— Небольшое пылевое ядро под слоем утрамбованного льда, — уточнил он. — Скорее не снежинка, а снежок, снаружи покрытый инеем. Но в каком-то смысле ты права. Мы называли то место, где стояла станция, Печенюшным холмом, потому что в ледяных глыбах, из которых он был сложен, там и сям виднелись вкрапления из частиц пыли, волокон и пузырьков воздуха — как изюм или дробленые орехи в домашнем печенье. Мы соорудили из этих глыб что-то вроде большой пирамиды и укрепили ее дно, чтобы она случайно не перевернулась. Так что наша станция как бы плыла по рыхлой поверхности огромного снежка, или снежинки, если тебе так больше нравится. А что до меня, то я прибыл на Борей, будучи совершенно придурковатым подростком.