– Н-да… – сказал Митя, войдя в дом и щелкнув выключателем. – Зря я тебя сюда привез.
Свет не загорелся.
– Может, просто пробки перегорели? – предположила Рита.
– Когда я вчера уезжал, целы были. С чего им перегорать?
Он все-таки открыл щиток, подсвечивая себе телефоном, и сказал:
– Пробки целы. Значит, свет по всем дачам отключили. Поедем обратно?
– Давай хоть на крыльце посидим, раз приехали, – сказала Рита.
Ей все еще дорога была пьяная идея посидеть на крыльце. Видимо, все-таки не слишком она протрезвела.
– Давай, – согласился Митя.
Они вышли из темного дома на темное же крыльцо и уселись на ступеньках. Молодой месяц сиял в просветах яблонь. Он был так тонок, что не мешал сиять и звездам – над цветущими садами, над просторным лугом, над дальним лесом и рекою.
Молчали минуту, а может, и больше. Молчание не угнетало, и Рита не заметила, сколько оно длилось.
– Как ты живешь, Митя? – спросила она наконец.
– Ты в философском смысле спрашиваешь?
– Да нет, в самом обыкновенном. Кем работаешь?
– Мужем на час.
Ответил он тоже самым обыкновенным тоном, без усмешки. И чему усмехаться, собственно? Муж на час – понятная работа. И ничего в ней нет двусмысленного, и секс ни при чем.
– А почему по специальности работать не стал? – спросила Рита.
– Не сложилось.
Вообще-то Рита не знала, какая у Мити специальность, но в классе он был из первых, и трудно было предположить, что после школы не учился ничему, кроме забивания гвоздей и прилаживания карнизов в квартирах одиноких женщин. Но расспрашивать подробнее она не стала. С одной стороны, ему это, может, неприятно. А с другой – Рита и без расспросов понимала, как это бывает, и все в Мите, даже внешность – от застиранной рубашки до глубокой вертикальной морщины на переносице, – только подтверждало ее понимание.
Может, не закончил учебу – закружила Москва, завалил сессию, не пересдал, надеялся восстановиться, но не сумел. Может, учебу закончил, а работы по специальности не нашел. Или нашел, но не поладил с начальством, думал найти получше, но опять-таки не сумел. Да мало ли причин, по которым человек позволяет ветру жизни сбить его с ног, надеясь, что это временно, а там заботы, и обиды, и усталость, и, бреясь по утрам, уже не замечаешь следов уныния у себя на лице, а потом и бриться начинаешь от случая к случаю.
Рисунок деревьев в небе, освещенном тонким месяцем, делался все более знакомым. Как будто не было огромного, в целую жизнь, разрыва между сегодняшней ночью и той, когда она смотрела на этот небесный рисунок в прошлый раз.
– Не понимаю я все-таки… – удивленно проговорила Рита.
– Что не понимаешь?
– Здесь ведь ничего не изменилось. Я и раньше это видела – дорога в ухабах, лавочка на детской площадке сломана. Все ведь и двадцать лет назад таким было, и десять, понимаешь?
– Понимаю. Но – что?
Вообще-то она не произнесла «но», которое он расслышал.
– Но ни двадцать лет назад, ни даже десять я такого отторжения не чувствовала, – ответила Рита. – Ну, ямы, да, ну воду отключили, подумаешь, дело большое… Почему ж меня теперь все это так из себя выводит?
– Потому что ты стала столичная штучка, – усмехнулся он.
– Я и десять лет назад была столичная штучка. И даже заграничная штучка. Нет, не поэтому.
– Конечно, не поэтому. Просто десять лет назад тебе казалось, жизнь на подъем идет и все это скоро переменится. Ухабов не будет, лавочку починят. А сейчас ты понимаешь, что все, наоборот, под гору катится. Потому и на лавочку эту косую уже иначе смотришь.
– Вообще-то да… – Рита удивленно посмотрела на него. – Да, так и есть! А почему ты знаешь, что для меня это так? – с интересом спросила она.
– По себе.
Она снова замолчала.
– Холодно, однако! – Рита поежилась. – Там пальто какое-нибудь есть в доме, не знаешь?
– Плед есть. Принести?
– Давай.
Плед, который принес Митя, она узнала: сама же привезла его маме из Коста-Рики лет пять назад. Рита завернулась в плед, но это не очень-то согрело.
– Чайник электрический, так что не вскипятить. – Митя заметил, наверное, что она ежится. – А печки здесь нет. Хочешь, костер разведу?
Дачные участки давали когда-то на папином заводе без права строить на них что-либо кроме летних домиков, в которых печки были запрещены. С тех пор этот запрет, скорее всего, был или отменен, или многими обойден, но мамой, значит, нет.
– Да ладно, без чая обойдусь, – махнула рукой Рита.
– Есть текила, – сказал Митя. – Если тебя она согреет.
– Согреет! – обрадовалась Рита.
Текила была теплая – Митя достал бутылку из кармана пиджака. Да, поверх клетчатой рубашки он носил пиджак. Выглядело это, конечно, кошмарно, но вышло кстати, иначе ему не в чем было бы вынести бутылку из ресторана.