— Не стоит шутить, — произнес Шоу почти неравнодушно, на памяти Эрика такого не бывало. Он снова наполнил его бокал. — Это все ужасно, не только, что они потеряли свои жизни, но и утеряно знание, если они не научили тебя…
— Мне было всего девять, — произнес Эрик с сожалением. Но правда была в том, внезапно понял он, крепко сжимая в руках бокал с бренди, что он не помнил. Когда он пытался представить себе тот магазин, ничего не выходило. Он знал, как тот должен был выглядеть. Он знал, как должен был выглядеть их дом, находившийся над магазином, мог вспомнить лица матери и отца. Но это все было как на маггловских фотографиях — статичные изображения. Он не мог вспомнить ни единого конкретного случая, что там происходило…
В голове прозвучал яростный голос Чарльза: “Ты хоть помнишь, что значит быть ребенком?”
— Я не хотел расстроить тебя, — произнес Шоу больше с любопытством, нежели с сожалением, и Эрик вдруг понял, что пролил на себя бренди, и тот протягивает ему большую салфетку. Взяв ее, он промокнул мантию.
— Я просто подумал, какая это ирония, — высказал он свою давнюю мысль. — Волшебники, которых с детства учили тому, что магглам и не снилось, но пули магглов так легко могут справиться с волшебниками…
— Действительно, — задумчиво откликнулся Шоу. — Ни одно заклятье не сравнится со скоростью пули. Их единственное преимущество, как будто один клык у кролика… Интересно, есть ли способ создать щит из магической энергии, если, конечно, на это будет время…
Шоу продолжал говорить, но Эрик уже не слушал. Он пытался вспомнить улыбку своей матери, голос отца, что-нибудь помимо сухих фактов… Он всю юность провел, стараясь не думать о них, пытаясь забыть боль. Он никогда бы не подумал, как горько будет осознать, что преуспел.
Наконец, Шоу встал, указывая ему на дверь; последовало рукопожатие и “держись, мой мальчик” и “все будет превосходно, я уверен”. Эрик надеялся, что ответил адекватно. Затем он оказался в одиночестве в коридоре.
Ноги совершенно не слушались его. Он вовсе не собирался идти к комнатам, предназначенных для декана Рэйвенкло.
Но, в конце концов, он оказался именно там.
На пороге Чарльз появился в пижаме, в той же нелепой полосатой пижаме, или ее же клоне; заспанный и чуть покрасневший, и Эрик знал, каково сейчас было бы лежать с ним в кровати — теплый, гибкий в крепких объятьях (насмехаясь: “Чарльз, почему ты не в Слизерине, ты же чертов боа констриктор”), и десять лет едва ли сказались на нем, он все такой же худой и бледный, мальчик с глазами, в которых хочется тонуть (зрачки чуть расширены из-за полумрака, и не думай, когда в последний раз ты видел их такими) и эти мягкие, сладкие губы, которые он мог целовать часами…
Эрик поймал себя на том, что дышит с трудом, ощущая жгучее желание потащить Чарльза в кровать и лежать с ним в обнимку, желательно, всегда.
— В чем дело, Эрик? — настороженно спросил Чарльз.
— Мне нужна твоя помощь.
— Что? Ты ранен?
— Нет. Я не помню.
— Не помнишь, ранен ли ты? — явно уловив запах бренди, лицо стало жестким. — Ох, иди ты, Эрик, ты пьян…
— Нет, это насчет того, что ты сказал. Ты спросил, помню ли я, каково быть ребенком. Нет. Я не могу вспомнить ничего, ничего до приюта. Мои родители, Чарльз, я полностью забыл их. Я не помню.
Чарльз долго смотрел на него изучающим взглядом. Что бы он ни прочел на лице Эрика, это его явно взволновало.
— Хорошо, — наконец, произнес он, тон был чем-то средним между безразличием и раздражением, как будто он заранее знал, что пожалеет об этом. — Хорошо, заходи.
Никто не произнес ни слова, пока Чарльз искал халат, кипятил воду в чайнике, убирая со стульев у камина стопки книг, подкидывая в огонь угля, тут же весело затрещавшего. Эрик уселся, сжимая кулаки, чтобы руки не тряслись.
Комната Чарльза была точно такой, как он и ожидал — организованный бардак из книг, пергаментов и грязных чашек вперемешку со странными предметами, которые, возможно, предназначались для Прорицаний или Чарльз просто где-то нашел их. В комнате пахло чаем, чернилами и растениями из его небольшой коллекции, стоящей на подоконнике. Кроме камина и суетящегося Чарльза источником звуков были тикающие часы на стене.
Эрик уставился на них. Украшенная причудливым орнаментом изящная вещь с восемью циферблатами (каждый показывал разное время, кто знал, зачем Чарльз так сделал) и витражом с бабочками, которые по-настоящему летали по комнате каждый час. Он знал, потому что он купил их Чарльзу. Тот заглядывался на часы несколько месяцев, каждый раз глазея на них в витрине лавки в Хогсмиде, пока Эрик не накопил деньги, чтобы подарить ему. Чарльз буквально набросился на него, стоило открыть подарок, к их обоюдному смущению. Это была… хорошая ночь. Действительно хорошая ночь.
И Чарльз сохранил их. Возможно, только потому что действительно любил эти часы, даже не потому что они были от Эрика; в любом случае, ему было приятно увидеть их.
Чарльз сел на другой стул у камина, протягивая Эрику чашку. Он обхватил руками теплый фарфор, вдыхая аромат мятного чая.
Чарльз сделал глоток и откашлялся.
— Ты сказал, что тебе нужна моя помощь. Ты хочешь, чтобы я помог тебе вспомнить?
— Да, — он ожидал, что Чарльз спросит, почему за этим он пришел к нему. Но, в конце концов, тот был преподавателем Прорицаний. Никто здесь лучше него не знал о человеческом разуме и воспоминаниях.
Они оба могли притвориться, что причина только в этом.
Чарльз уставился на чашку почти что мрачно.
— Я уже помогал людям восстанавливать воспоминания, — признал он. — Но сам процесс… Это сработает только между двумя людьми, которые полностью доверяют друг другу.
— Я доверяю тебе, — просто сказал Эрик. Контекст не важен, последствия не важны, Эрик знал, что он бы без колебаний отдал в руки Чарльза свою жизнь, свой разум, все, чем он дорожил. Так уже было.
Может быть, если бы не бренди, он бы не признал это.
Чарльз на мгновение прикрыл глаза, глубоко вздохнув, немного судорожно, затем встал и подошел к шкафу в углу. Вернулся он, держа каменный сосуд, покрытый рунами.
— Это Омут Памяти? — Эрик слышал о них, но никогда ни одного не видел.
— Принадлежал Альбусу Дамблдору, — произнес Чарльз, на мгновение выглядя довольным его реакцией. — Директор МакГонагалл оставила его мне. И я был бы признателен, если бы ты не упоминал об этом при профессоре Шоу.
— Конечно, — отмахнулся Эрик. Он вдруг понял, что только что пообещал, что сохранит в тайне то, из-за чего его, теоретически, могут уволить или даже посадить в тюрьму, и что это он сделал ради Чарльза, да. Бренди действительно был ошибкой.
— Хорошо. Что ж, вот как это сработало со мной, — Чарльз поставил Омут на небольшой столик между их стульями, разворачивая свой так, чтобы сидеть лицом к Эрику. — Я могу ввести твой разум в такое состояние, что он сам начнет вспоминать, и воспоминания всплывут на поверхность, после чего можно будет опустить их в Омут, где позже ты и сможешь их увидеть.
— Звучит неплохо.
— Откинься на спинку, чтобы было удобно, и расслабься. Закрой глаза. А теперь слушай меня очень внимательно, мой друг. Сейчас ты расслабишься. Я хочу, чтобы ты представил, что находишься в спокойном, тихом месте. Где-то, где ты чувствуешь себя в безопасности и счастливым. Где ты?
Эрик задумался, на мгновение чувствуя себя неловко, не в состоянии придумать такого места.
— Здесь хорошо, — наконец, произнес он.
Кажется, Чарльз этого не ожидал.
— Хорошо, — сказал он после заминки. — Хорошо. Просто сосредоточься на том, как тебе хорошо и спокойно. Пусть дыхание будет медленным и глубоким. Почувствуй, как расслабляются твои ноги. Бедра, талия… все напряжение уходит, все абсолютно расслаблено…
Он продолжил перечислять вплоть до лица Эрика и головы. Он чувствовал себя странно податливым, как будто темнота за веками была темным, обволакивающим морем, увлекающим его куда-то далеко. Только голос Чарльза все еще удерживал его.