— Мадам, молю, — сказал Гриннан. — На нас ни волдыря, ни пятнышка, мы чистые-пречистые. Скромным странникам сгодится хоть стойло поросенка, хоть насест куренка, чтобы ночь скоротать.
— Только тронь мою скотину, и я сама тебя как трону! — был ответ на все его любезности. — Зажарю в горшке твою голову.
Я потянул Гриннана за рукав. Так это все стряслось нежданно: идешь себе, бредешь — и тут ведьма на пороге, голову отрезать грозит.
— У нас безделушки красивые на продажу имеются, — сказал Гриннан.
— Засунь свои цацки себе в пукалку, где их и взял!
— А еще у нас вести из дальних краев. Что, совсем не любопытно, что на свете белом делается?
— А почто бы я здесь жила-то наособицу, дубина?
Тут она в дом вошла, дверь с грохотом захлопнула и ставни задвинула.
— Смягчится еще, — сказал Гриннан. — Затронул я ее любопытство. Ничего не сможет поделать.
— Сомнительно мне.
— Смотри — и увидишь. Разожжем огонь, парень. Вот на этой прогалине.
— Она прилет и бросит в него свою шутиху. Ослепит нас, а потом…
— Заткнись и делай что сказано. Говорю тебе, она все равно уже что жена мне. Сердце ее в моей руке, как крольчонок.
Я был уверен, что он ошибается, но послушался, ибо огонь — это еда, а один вид ведьминого домишки пробудил во мне зверский голод. Пока я щепой огонь подкармливал, откопал рядом маленький камешек и грязь с него стал посасывать. Гриннан велел мне пахучую похлебку сварганить. Рыба соленая, да морской сельдерей, да шафран с куркумой.
Когда повалил густой запах, дверь ухнула-бухнула, и ведьма тут как тут. Ох, совсем как в снах моих: наскочит, недоброе затаив, а тебе и невдомек, что на уме у нее. Но на сей раз я был тут с Гриннаном, а не с моей Киртель. Гриннан большой и красивый, и цель у него своя. А я знаю, что нет в мире волшебства — только фокусы, которыми невинных да наивных дурят. Гриннан никому другому меня дурить не позволит: эту честь он себе оставил.
— Сей момент убери свою вонь вонючую прочь из моего сада! — закричала пылетуха.
Гриннан поклонился, будто та поприветствовала его разлюбезнейшим образом.
— Не желает ли мадам к нам присоединиться? Этого чудеснейшего буй-и-беса и ей хватит вдосталь!
— Вот еще, и прикоснуться-то не подумаю к этакой гадости. Что за дрянь чужеземная…
Даже я слышал в ее голосе жадность, но старуха тут-же постаралась заткнуться.
Тотчас у нее под носом Гриннан начерпал целую миску желтой, плещущей через край похлебки, полной лакомых кусочков. Очень скромно — скромником-то он умел быть при надобности, хоть и большой человек, — миску ей протянул. Ведьма отпрянула, но он водрузил похлебку на столик маленький, стоявший у двери. На тот самый, о который я со всего маху приложился по своей неловкости, когда от старухи сбегал. Так сильно, что до сих пор при одной мысли об этом синяки на ребрах чувствую. Помню, пнул я его, из двери выбираясь, и отшвырнул прочь, думая, что самой пылетухе ножку подставляю. Но вместо того Киртель об него споткнулась, а тетка вышла, за ноги ее вздернула и вослед мне взревела, а столик с дороги отпихнула ногой, и побежала, Киртель у нее в кулаке, как черепашка, барахталась, а ведьма снова столик со всей силы пнула, и…
«Бамс!» — хлопнула дверь домишки.
Гриннан, ко мне повернувшись, тихонько посмеивался:
— Она наша. Как только кто-то твоего кушанья отведает, Ганни, смело можешь его яства есть. Будет тебе сегодня вечером рыба и луковый пирог!
— Тьфу!
— Ах, мы ревнуем? Не нравится тебе, что старый Гриннан хлебает из чужих горшков, а?
— Вовсе нет! — Я свирепо уставился на него в ответ на его ухмылку. — Уродина она, вот и все. Старая такая. Я не знаю, как ты даже подумать мог…
— Ну, я и сам не ландыш душистый, золотце мое, — ответил он. — И благодарен любому цветку, дающему себя сорвать.
Не настолько стар я был и не в таком отчаянии, чтобы посмеяться над этой шуткой. Вместо этого я толкнул к Гриннану его миску с похлебкой.
— Ах, буй-и-бес, — сказал он сквозь пар. — Пища богов и соблазнителей.
Когда пылетуха пустила нас внутрь, я сразу в угол глянул: клетка тут как тут! Чиненная в нескольких местах свежими ивовыми прутьями, но точно того же узора. Сейчас в ней сидел зверек, но какой — в таком тусклом свете углядеть было трудно. Очень тощая кошка или хорек, быть может… Бродил вдоль прутьев туда-сюда и поглядывал на нас маленькими блескучими глазками, а пах так, будто мочу в мех втирали заместо помады. От меня никогда не воняло так, когда я сам живал в этой клетке. Я-то хорошо ел, помню. И жирел. Оставались объедки — ведьма собирала их в чашечку с блюдечком, — но я все равно стал слишком толстым.