— А ты думаешь, это хорошо говорит о тебе? — спрашиваю я.
Гнев полыхает.
— Думаю, журналист из «Бизнес Дайджест» был бы очень заинтересован. Представь: наследники двух конкурирующих компаний Нью-Йорка женятся в Вегасе, едва стоя на ногах от алкоголя. Красивый заголовок, не правда ли?
— Ты не посмеешь.
— Разве? «Томпсон Интерпрайзес» — наше общее наследие, Габриэль. Я просто хочу убедиться, что останется… правильный преемник.
— Публикация навредит обоим. Если ты всерьез об этом думаешь — вот новость: это не ты заботишься о компании.
— А ты, да? — в его голосе слышна ухмылка. — Боже, хотел бы я стать мухой на стене в «Контрон».
— Что ты имеешь в виду?
— Всегда был немного медлительным, да?
Я резко выпрямляюсь.
— Ты отправил видео в «Контрон».
— Конечно. Вчера. Примерно в это же время. Как там твоя жена? О, меня кто-то зовет. Надо бежать. Хорошего дня, братишка.
— Пошел ты.
Он смеется и отключается.
Я до боли сжимаю телефон в руке. Гнев застилает глаза. Я снова запускаю видео.
Смотрю на нее. На себя.
Смотрю на нас.
И не могу понять, где все пошло не так.
Как так вышло, что я совершил лучшую ошибку в своей жизни.
Я снова пишу Конни. Стук в висках мешает сосредоточиться — каждое слово будто пульсирует, бьет не в клавиши, а прямо в череп. После нескольких неудачных попыток сдаюсь и просто диктую сообщение:
Я: Я видел видео. Перезвони или приходи домой. Нам нужно поговорить.
Часы идут. Ответа нет. Часы. Это настолько не похоже на нее — на Констанцию с пунктуальностью и контролем над всем, — что тревога вползает под кожу, садится на грудь тяжелым грузом. Я возвращаюсь домой. В квартиру, которая последние несколько дней уже казалась нашей.
Но там темно. И до боли пусто.
Удается продержаться пятнадцать минут. Затем я набираю ее.
Тишина.
Гудки.
Сброшено.
Я пролистываю список контактов. Останавливаюсь на том, который ни разу не использовал. Никогда не думал, что сделаю это. Что придется.
Я нажимаю «вызов».
Долгие гудки, а потом — голос. Четкий, холодный.
— Коннован. Кто это?
— Это Габриэль. Где Конни?
Молчание. Пауза. Холодная, выжидающая.
— И почему я должен это говорить?
— Потому что мне нужно с ней поговорить.
— Уверен, так и есть, — его голос сквозит сарказмом. — Но это не мои проблемы.
Этот чертов парень. Все, что рассказывала Конни, всплывает в памяти — и гнев кристаллизуется в одну-единственную эмоцию: неприязнь, густую, как гарь на языке.
— Где моя жена? — повторяю я.
Он усмехается. Нехорошо.
— То, что вы подписали бумажку в Вегасе, не делает вас мужем и женой. Для этого нужно больше, чем просто подпись.
— У меня нет времени на нравоучения. Просто передай ей, что я хочу поговорить. Пусть перезвонит.
— Конечно. Прямо после того, как аккуратно доставлю ее к тебе домой, хорошо?
— Прекрасно. Да, мы были пьяны. Да, это была ошибка. Но, может, даже к лучшему. И если уж ты получил видео от моего двоюродного брата…
Он замирает. По ту сторону — тишина.
— Оу. Ты не знал? — спрашиваю я, и горечь дает голосу стальной оттенок. — Удивительно, правда? Он меня не любит, но себя — очень даже. Если бы это был спланированный ход, ты правда думаешь, он стал бы его саботировать?
Пауза. Сжатый ответ:
— Я разберусь.
На заднем фоне слышен резкий женский голос — возможно, Конни. Возможно, ее мать. Слишком далеко, слишком быстро.
— Где она?
— Если захочет с тобой поговорить – она это сделает, — бросает он и вешает трубку.
И вот я снова один. В квартире. В нашей квартире.
Слишком легко представить, какое дерьмо он вылил на нее, увидев видео.
Гнев и бессилие бурлят под кожей, не находя выхода.
Но, по крайней мере, она в безопасности. Просто зализывает раны. Как обычно.
И раньше я считал, что так лучше. Что одиночество — ее способ справляться.
Но сейчас… сейчас не хочу, чтобы она справлялась одна.
Не хочу, чтобы жила в одиночестве.
Наливаю себе бурбон. Сажусь на диван. Жду.
Потому что она всегда возвращалась. Может, не сразу. Может, спустя недели или месяцы. Но она возвращалась — сильная, несгибаемая, настоящая.
И на этот раз тоже возвращается.
Это занимает всего несколько часов.
Но она приходит.
35. Конни
Я открываю дверь в квартиру, которая стала моим домом.
В животе все скручивается от странной смеси страха и предвкушения. Ночь без него была необходима — пространством, чтобы дышать, подумать. Но и чертовски болезненной. Габриэль стал чем-то… постоянным. Как воздух, как кожа. Без него боль ощущается физически.
— Эй? — голос звучит спокойнее, чем я себя чувствую.
Я бросаю сумку на стол у входа, сандалии оставляю на ногах. Холодный пол, пустой воздух — все это чуждо.
— Габриэль?
Шаги глухо отдаются в просторной гостиной, где окна в пол, где диваны выглядят слишком большими для одного человека. Все будто неживое, застывшее. Но пустой стакан на кофейном столике — как маяк.
Он здесь.
Габриэль выходит из домашнего офиса. Лицо мрачное, жесткое, закрытое.
Это не его обычный взгляд. Он всегда светится, улыбается. Но не сейчас.
Габриэль тоже сломан? Или… это настоящее лицо, то, чего я не замечала?
Слов не нахожу. «Играл» звучит глупо.
«Использовал» — слишком больно.
Вина расползается внутри, распухает, бурлит.
Перед кем я должна извиняться? Перед ним? Своей семьей? Перед собой?
Образы отца и Алека всплывают перед глазами, как приговор.
— Привет, — тихо говорю я. — Итак… они знают. Отец, брат. Что наш брак — это… порыв, ошибка. Наверное, скоро все узнают.
Габриэль прислоняется к дивану, скрещивая руки на груди.
— Думаешь?
— Если видео попадет в сеть. Они каким-то образом достали запись с камер.
Не знаю, поверит ли мне семья.
— Габриэль, ты кому-нибудь рассказывал о «Никур»?
Его брови сдвигаются. Морщина на лбу глубокая, тревожная.
— Что именно?
— О сделке, которую мы должны были подписать на следующей неделе, — я начинаю ходить по комнате, энергия рвется наружу. — Потому что «Томпсон Интерпрайзес» пытались их переманить. Откуда они узнали, когда и с кем мы подписываем контракт?
Он молчит.
— Габриэль. Просто скажи правду, — голос дрожит. — Я справлюсь. Что бы это ни было. Только скажи.
Габриэль смеется.
Звук резкий, сухой, как треск стекла.
— Принцесса… конечно, черт возьми, нет.
— Но как…
— Это было общеизвестно?
— Не публично, — я качаю головой. — Нет… Но основатель «Никур» обсуждал это со своими людьми. Наверное, кто-то проболтался.