– Так и знала, что найду тебя здесь, – улыбнулась она. – Как в старое доброе время.
– Но только тогда вопросы задавала я, – напомнила им Ливи. Она повернулась на своем мягком вращающемся креслице и перегнулась, чтобы обнять старшую сестру. – Тысячу и тысячу раз спасибо за великолепный вечер. Я чудесно провела время.
– Так всегда говорит отец, – Делия широко улыбнулась. – Остается только сожалеть, что сегодня он не мог видеть свою красавицу-лебедушку, он был бы горд и счастлив. Уверена, суд присяжных уже приступил к вынесению вердикта...
– Ну ладно, мама была горда и счастлива за них обоих, – быстро проговорила Тони таким голосом, что старшая сестра скосила в ее сторону вопросительный взгляд. Тони слыла в семье самой твердолобой. У нее был жесткий, своенравный, а если того требовали обстоятельства, то и агрессивный характер. Она и Делия были ближе друг другу по возрасту, и обе единым фронтом всегда выступали на защиту младшей сестры. Если все же иногда у них возникали перепалки, то именно Делия оказывалась в роли миротворца. Характером она напоминала отца, была умная и спокойно-уравновешенная. Когда Тони до смерти напугала мать, сделавшись любовницей человека, за которого потом вышла замуж, Делия взяла на себя миссию посредника между враждующими сторонами. Однако как только Тони стала добропорядочной замужней женщиной, все было прощено, хотя Миллисент так никогда и не простила мужу своей второй дочери того, что он сделал ее любовницей прежде, чем своей женой.
Загасив окурок, Тони собралась уходить.
– Утром тебя будут ждать еще две дюжины роз, попомни мои слова, – сказала она Ливи. – Послушайся моего совета. Не заставляй его долго ждать. Вянут, милочка, не только розы.
Когда Тони вышла, Ливи посмотрела на Делию, которая пожала плечами и подтвердила:
– Да, и сегодня тоже.
– И с кем же?
– С какой-то длинноногой статисточкой.
– Но почему? Тони всегда так изысканно одета, мужики от нее без ума! Почему же Хью все время гоняется за другими юбками, как какой-нибудь паршивый кот?
– Думаю, он и сам не смог бы вразумительно ответить. У некоторых мужиков это в крови.
– Не знаю, но мне это кажется несносным!
Тон Ливи был донельзя категоричен. Этого никогда не случится со мной, говорил он. Моя замужняя жизнь будет совершенно иной.
Год спустя в глубине прохода домашней церкви Рэндольфов г-к и г-жа Джон Питон Рэндольф VI позировали для журнала «Vogue», в котором номинально «работала» Ливи до того, как покинула его, чтобы выйти замуж. Журнал получил эксклюзивное право на освещение ее в белом платье от Кристиана Диора свадебной церемонии, и на обложке следующего номера Ливи уже улыбалась из-под кружевной вуали «Рэндольф Шантильи», поверх которой красовался венок из маленьких белых роз.
Старший ее племянник Эдвард Гэйлорд Уинслоу торжественно нес на белой шелковой подушечке кольцо, старшая племянница Камилла Ланкастер поддерживала длиннющий шлейф платья невесты.
Эта свадьба стала самым знаменательным событием светского сезона 1955 года. После полуторамесячного медового месяца, проведенного в Европе, молодожены вернулись в Штаты, чтобы обосноваться на Аппер Ист-Сайд в доме, принадлежавшем Рэндольфам. Пока Джонни проводил несколько утренних часов в фамильном банке Рэндольфов – обязан же мужчина хоть чем-то полезным заниматься, как утверждала его мама, к тому же его там всегда могли подстраховать – и перед тем как во второй половине дня он отправлялся в клуб играть в теннис, Ливи прочесывала антикварные магазины в поисках вещей, гармонировавших с великолепной французской мебелью, пожалованной им миссис Рэндольф. У нее был верный глаз на всякие прелестные безделушки – маленькие коробочки, украшенные финифтью, фарфоровые с позолотой подсвечники, фарфоровые статуэтки и хрустальные люстры.
Рэндольфы великолепно вписались в жизнь Аппер Ист-Сайда, занимая там одну из верхних ступенек среди супружеских пар, в конце пятидесятых славившихся наивысшими доходами. Они были известны широким гостеприимством, но попасть к ним на прием считалось большой честью и удачей, и круг их друзей был сугубо великосветским.
Ливи уже тогда положила начало собственной легенде; теперь у нее появились деньги, и она могла покупать все самое лучшее, но у нее было и еще нечто, что не измеряется никакими деньгами: чувство вкуса. Когда однажды на званом обеде она сняла одну из огромных, выполненных в стиле барокко, жемчужных сережек, так как та сильно давила ей ухо, на следующий день большинство женщин явились на другой званый обед с одной серьгой в ухе. Когда по дороге к своему парикмахеру, проходя мимо стройплощадки, она засорила глаз и вынуждена была некоторое время носить глазную повязку (она сделала ее из черного шелка, обшитого мелким, неровным жемчугом и алмазами), это тоже мгновенно сделалось модным аксессуаром. Мать Ливи всегда устраивала чай во второй половине дня; то же делала и Ливи, тем самым установив новое модное веяние. Им редко доводилось бывать с мужем наедине: Джонни был общительным человеком, любил принимать гостей и потому редкий вечер им нечего было делать или некуда пойти. Жизнь, как с восторгом говаривал Джонни, была сплошным удовольствием.
Ровно через год после свадьбы у нее родился первый ребенок, девочка, которую она, следуя отцовской традиции давать детям имена из обожаемого им Шекспира, назвала Розалиндой. Когда должен был родиться второй ребенок, отца разбил паралич, от которого он и скончался.
Ливи глубоко переживала его смерть, она стала первым серьезным ударом в доселе безоблачной жизни. Она сделалась совершенно апатичной, долгими часами сидела в отцовском кресле-качалке и медленно раскачивалась, безучастно глядя в окно. Обеспокоенный ее состоянием, Джонни отправился с ней в полуторамесячный круиз вокруг света, осыпал ее нежными заботами и ласками, выполнял любую прихоть. Его мать считала, что это был его долг: жена вот-вот должна родить, скорее всего, ребенок окажется мальчиком, то есть продолжателем рода Рэндольфов. Но когда они возвратились из путешествия и Ливи по-прежнему осталась ко всему безучастной и отчужденной, именно ее мать сообразила, что делать, заявив деловито:
– Ливи надо чем-нибудь занять. Пока вы путешествовали, я приглядела в деревне как раз то, что вы искали, но в доме необходимо произвести кое-какие перемены. Пусть этим и займется Ливи. Это отвлечет ее от мрачных мыслей.
Поместье располагалось на северном побережье Лонг-Айленда, района старинных денежных мешков, старинных родовых имений и старинных обычаев: на огромной территории стояли двенадцатикомнатная сторожка и просторный шестидесятикомнатный особняк, хозяин которого – по слухам, греческий судовладелец-миллионер – никогда в нем не жил. И хотя миссис Рэндольф считала, что местом летней резиденции следовало бы быть Вирджинии, а не Лонг-Айленду, она признала, что переделка дома по собственному усмотрению и на свой вкус дает Ливи новый стимул к жизни. Так и случилось. Вскоре Ливи с головой ушла в подбор материалов подходящих расцветок, картин, в расстановку мебели. Уныния ее как не бывало, на лице вновь расцвела улыбка, она перестала худеть и даже набрала в весе, на что ее акушер одобрительно заметил:
– Так-то оно лучше!
Крестины Джона Питона Рэндольфа-младшего состоялись с большой помпой и торжественностью в домашней церкви «Кингз гифта» в Вирджинии, и миссис Рэндольф подарила Ливи семейные алмазы, по традиции передаваемые новобрачной, исполнившей свой долг и родившей сына и наследника.
Семейный портрет – Джонни, Ливи, Розалинда и Наследник, созданный кистью известного художника, был повешен в гостиной «Иллирии» – именно так назвала она свое летнее прибежище, – и жизнь их потекла тихо и мирно, пока не наступила десятая годовщина свадьбы.
Джонни обожал быструю езду, и Ливи решила подарить ему самый скоростной из тогдашних легковых автомобилей – «ягуар» последней модели, зеленого цвета, традиционного цвета рода Рэндольфов. Джонни пришел в неописуемый восторг от подарка и решил тотчас, не откладывая в долгий ящик, проверить его ходовые качества.