– Не все, – возразил Сэм.
Он похудел, осунулся, но все-таки остался грузным, только щеки перестали удивлять упругостью, а обвисли, как брыли у пожилого бульдога, и улыбка стала невеселой, вымученной.
– Нельзя проливать семя на землю и ложиться с мужчинами, потому что это не даст плодов. Только этот библейский запрет. Остальное можно.
– Это была шутка? – спросила Ханна. – Это ты теперь так шутишь, Сэм?
– Нет, – Сэм покачал головой. – Я не шучу. Назови нас всех стадом, дикарями, стаей! Как хочешь, так и назови. Наше дело теперь – плодиться и размножаться. Да! Как животные, Ханна, именно, как животные. Задача любого вида – это занять максимально возможный ареал, чем нам всем теперь пора озаботиться. Ты же умная, ты к университету готовилась, все должна понимать.
– И как ты это объяснишь Оливии Браун? У которой целых три раза были месячные и которой девять лет от роду? Что ее задача теперь плодиться и размножаться? Как ты думаешь, она тебя поймет?
– Ничего я ей объяснять не буду, – ответил Грег, кривя рот. – Пока не буду. Нижняя планка для деторождения в Вайсвилле – десять лет. В десять лет ей объяснят.
– И что изменится для нее через четыре месяца? – спросила Ханна. – Она станет умнее? Более зрелой?
Она понимала, что осталась в одиночестве, что никто из собравшихся на совет не поддерживает ее ни словом, ни делом и даже не сочувствует.
– С десяти до восемнадцати лет, – внезапно сказала молчавшая до сих пор Лиз, – каждая здоровая герла теоретически может родить десятерых детей.
Она подошла к окну и неловко закурила. Ханна никогда не видела Лиз курящей, хотя знала ее с начальных классов.
– Это теоретически. На практике такого не будет, но и восемь детей – вполне достойная цифра, – продолжила Лиз тем же менторским размеренным голосом, выпуская за окно сизый дым. – Проблема не в том, что Оливии Браун девять лет, Ханна, а что у нас мало таких Оливий. Поэтому пятьдесят две герлы детородного возраста дадут не четыреста, а двести младенцев за эти восемь лет. А это очень и очень мало для того, чтобы Вайсвилль мог выжить.
Она посмотрела на Ханну, как смотрят на человека, который сморозил глупость в приличной компании.
– Приди в себя, подруга. Ты сможешь родить двоих, если сильно повезет. И я, наверное, смогу, если постараюсь. А вот Джессика успеет выносить одного, и то, если сумеет забеременеть на этой неделе. У нее проблема с зачатием, и это звездец какая проблема, если ты еще не поняла. Это теперь самая большая и важная проблема в мире – отсутствие овуляции у способной к деторождению особи. Дети, подруга, не романтические плоды любви, это билет людей в завтрашний день. Ты же не дура, Ханна, все понимаешь… Любовь, выбор, возраст согласия… Это фикция…
Недокуренная сигарета полетела за окно.
– Как легко ты решаешь за них, – сказала Ханна с укоризной, но непробиваемая Лиз лишь пожала плечами.
– Это не я решаю – жизнь решает. Наслаждайся моментом, Ханна. Мы наверное, последние, кто может родить от любимого человека. Или просто от знакомого. Остальные просто будут рожать. Так что заканчивай истерить и прими мир таким, каким он стал. Добро пожаловать в реальный постапокалипсис!
– Все, хватит болтовни… – Грег встал и оперся руками на стол, словно собирался его опрокинуть. – Лиз, ты готовишь девочек – рассказываешь о том, что им предстоит, объясняешь зачем это нужно… Делай, что хочешь – хоть пляши, хоть пой, но сделай так, чтобы у нас не появились психически травмированные. С тобой работает Клайв.
– Я? – удивился Клайв. Его тонкие, словно нарисованные брови взлетели вверх. – Грег, я же не учитель, я, вообще в этом ничего не понимаю…
– Никто из нас не учитель, – отрезал Грег. – Ты помогаешь Элизабет, и точка. Не понимаешь, значит, слушаешь, что она тебе сказала, и выполняешь. Сэм, ты работаешь с мальчиками, чтобы не получилось полного скотства. Нижняя планка – пятнадцать лет. Джессика, ты с ним.
– Хорошо.
– На все про все у нас три дня. Ханна?
– Что Ханна? – произнесла она с угрозой в голосе. – Что ты прикажешь делать мне? Тоже помогать организовывать случку?
– Я приказываю тебе понять, что между тем, что ты хочешь, и тем, что должна делать, есть разница. Если для выживания мы должны стать животными – мы станем животными. Если бы мы не убили тех, кто гнался за тобой, ты была бы мертва. Это не сделало нас зверьми? Или к убийствам ты уже привыкла?