Она сглотнула всхлип и посмотрела на Ханну больными собачьими глазами.
Губы у Даны подрагивали, но она старалась скрыть это, как могла. Правда, могла она плохо.
– Ты не думай, что мы жалуемся… – перебил Дану Энтони. – Могло бы быть еще тяжелее. Я, например, не выдержал бы работы в похоронной команде. Как по мне, так лучше копать ров и ставить ограду. Даже если руки в мясо, все равно лучше, чем таскать мумии и жечь их на костре. Помнишь Кима, Ханна?
Ханна Кима помнила. Симпатичный худой парень, выступал за школу в сборной по плаванию. Он чудесно танцевал – невысокий, ловкий и очень музыкальный. Он очень любил танцевать…
– Ким застрелился два дня назад, – пояснил Энтони. – После того, как сжег тела своих родственников. Вот поэтому я просто укрепляю периметр и не могу заставить себя зайти в наш дом… Пусть кто-нибудь другой заходит…
Ханна вспомнила пару в самолетных креслах и закрыла глаза.
– Слишком много мертвых, – произнесла она тихо. – Везде, где я шла или ехала, были мертвецы. Я похоронила своих родителей… Сама… Но кто-то должен войти и в твой дом, Тони.
– Но не я, – быстро ответил он, отводя глаза. – Я туда не войду ни за что…
– Тела сжигают? – спросила Ханна.
– Приказ Грега, – сказала Дана. – То есть мы понимаем, что это вирус или еще какая-нибудь дрянь и трупы могут быть заразны. Мы уже неделю поддерживаем костры. Хорошо, что ветер сегодня не менялся… Ты не представляешь, как все это пахнет…
– Слушай, а почему ты не попросишь Грега перевести тебя на другие работы? – спросила Ханна. – Вы же старые друзья! Он что, не видит, что ты загибаешься?
– Грега? – спросил Энтони, на лице которого блуждало некое подобие улыбки. Весьма неприятное подобие. – Вот уж кого я больше ни о чем не попрошу… Наш мессийка не любит, когда ему напоминают о дружбе…
– Вы поссорились?
Энтони осклабился.
– Не надо, Тони, – взволнованно предупредила его Дана. – Он делает то, что…
– Он делает то, что ему нравится, – перебил ее Энтони, голос его задрожал он злости. – Он тащится от этого, Дана. Он наконец-то получил то, о чем мечтал – мир, где ему должны подчиняться.
– Что между вами произошло? – спросила Ханна. – Что он тебе сделал?
– Ничего… – начала Дана.
– Как это – ничего? Расскажи ей! Ну, расскажи! Расскажи, как он вместе с Васко наводил тут порядок! Ханне понравится!
– Тони! – сказала Ханна, как можно более убедительно. – Я ничего не знаю, но хочу знать… Что за хрень между вами произошла?
– А вот такая хрень! – Лицо у Энтони пошло красными пятнами. – Обычная! Одни должны убирать трупы, а другие с чистыми ручками только приказы отдают? А что делать, если я не могу? Ну не могу я! Ничего, кроме как вкапывать столбы под колючку, он для друга не нашел? Только трупы или рыть? Чем я хуже него? Почему он тут главный? Он что, умнее? Ни хера он не умнее! А пороть прилюдно – это правильно? А разрешить своим ублюдкам бить тех, кто не хочет ему подчиняться? Это как? Пользоваться тем, что у него за спиной этот отморозок Васко?
Казалось, еще чуть-чуть – и на его губах вскипит пена.
– Попросить Грега? – просипел он, выдавливая слова, словно пасту через сцепленные зубы. – Нашего умненького, добренького Грега? А не даст ли Грег своему другу Тони нормальную работу? Ведь Тони для него, как брат? Ведь Тони верный и преданный, как собака! Да, убивать я не умею… Но я же…
– Хватит! – рявкнула Дана.
Голос у нее стал резким, с неприятными интонациями – что-то среднее между окриком и визгом. Она явно не сдерживала эмоции.
– Заканчивай ныть!
– Я не ною! – огрызнулся Тони, вскакивая. – Тебе нравится пахать по двадцать часов в сутки? Жопы мыть нравится? Мой! Для тебя он тоже другого места не нашел!
– А я не требовала другого места! – крикнула Дана в ответ. – Я делаю то, что могу и умею. Он не виноват, что я ничего другого не умею. И ты ничего другого не умеешь!
– Зато он умеет! Командовать! Будем беременеть сегодня, Дана? Грег приказал? Давай! Ему же еще и наши дети нужны! Раз-два! Раз-два! Сука! Ненавижу!
– Прости его, – попросила Дана негромко, поворачиваясь к Ханне. – Он не в себе…
– Я в себе! – прорычал Тони. – Слышишь, сука? Я в себе!
Он выбежал прочь, хлопнув дверью.
Некоторое время девушки молчали.