Смерть есть явление справедливое: “Неблагоразумно печалиться, во-первых, потому, что печалью ничему не поможешь; во-вторых, несправедливо жаловаться на то, что теперь случилось с одним, но ожидает и всех других; в-третьих, нелепо грустить, когда и тот, кто теперь скорбит, сам скоро последует за оплакиваемыми” (письмо 99).
Смерть не есть уничтожение, но только видоизменение: “Все кончается, ничего не гибнет. И смерть, которой мы так боимся и ненавидим, только видоизменяет жизнь, а не отнимает ее. Наступит день, когда мы снова выйдем на свет, и как знать, быть может, многие не захотели бы этого, если бы не забыли о прежней жизни!” (письмо 36).
Смерть есть избавление от жизненных невзгод: “Безразлично, когда умереть – рано или поздно. Кто живет – во власти судьбы; кто не боится смерти, – избежал ее власти” (письмо 70). “Так близка свобода, и все-таки есть рабы! Знай, что если ты не хочешь, ты должен будешь умереть. Так сделай своим то, что в чужой власти” (письмо 77). “Величайшее благо жизни в том, что есть смерть. Важно жить хорошо, а не долго. Часто даже все благо в том, чтобы не долго жить (письмо 101). “Кто умер, не чувствует страданий” (письмо 99). “Если обращать внимание на горести, то жизнь долга даже для отрока; если же на скоротечность, – она коротка и для старца”. “Кто рано кончил путь жизни – счастлив, ибо жизнь не есть благо или зло сама по себе, но только арена для блага и зла” (письмо 99).
В жизни нет ничего, что привязывало бы к ней: “Что заставляет жить? Наслаждения? Но ты ими пресыщен. Ты все перепробовал в жизни. Чего – тебе жаль? Друзей и родины? Но разве ты ценишь их хотя бы во столько, чтобы ради них позднее поужинать? Тебе жаль покинуть мясной рынок… Ты боишься смерти, но разве твоя жизнь не есть сама смерть? Но, возразят мне, мы хотим жить, потому что живем праведно; мы не хотим бросать наши обязанности, которые налагает на нас жизнь, так как мы отправляем их хорошо и искусно. Как? Вы не знаете, что одна из обязанностей, налагаемых жизнью, состоит в смерти. К тому же вы не оставите ни одной из ваших обязанностей: ведь число их неопределенно. Совершенно все равно, когда кончишь жизнь, лишь бы кончить ее хорошо” (письмо 77). “Чтобы равнодушнее смотреть на жизнь и смерть, думай каждый день о том, сколь многие цепляются за жизнь совершенно так, как цепляются за колючие тернии утопающие в быстром течении реки. Сколь многие колеблются между страхом смерти и мучением жизни: и жить не хотят, и умереть не умеют” (письмо 4).
Сенека, как и другие философы стоической школы, научая презирать смерть, советовал в иных случаях прибегать к самоубийству. В письмах к Луцилию есть целый ряд примеров мужественного самоубийства, исторических или из современных Сенеке городских происшествий. Сенека восхищается упорством, с каким самоубийцы преследовали свою цель. Но особенно характерен рассказ Сенеки о самоубийстве некоего Марцеллина, решившегося на него вследствие неизлечимой, хотя не опасной болезни. “Разделив свое имущество между друзьями и наградив рабов, Марцеллин умер, не прибегая ни к мечу, ни к яду: в течение трех дней он ничего не ел и приказал раскинуть в своей спальне шатер. Там он поставил ванну и в ней подолгу сидел, все подливая теплой воды, и таким образом мало-помалу совершенно истощал свои силы, притом, как он сам говорил, не без известного наслаждения, вроде того, какое доставляет легкое головокружение, когда душа покидает тело”.
Замечательно, что смерть, которую избрал себе Сенека, как мы сейчас увидим, несколько напоминает смерть Марцеллина.
ГЛАВА XI
Заговор Пизона. – Смерть Сенеки
Видя в Сенеке немой протест своему поведению, Нерон не мог не ненавидеть его. То же обстоятельство, что некогда он был многим обязан философу, тем более заставляло желать смерти Сенеки, а так как Нерон не привык дожидаться естественной смерти тех, кого он не желал видеть живыми, то он и воспользовался первым случаем, чтобы погубить Сенеку. Случай скоро представился, так как придворные льстецы, зная, сколь ненавистен Нерону философ, не замедлили обвинить Сенеку в участии в неудавшемся заговоре Пизона против императора (это тот самый Пизон, на которого доносил раньше Роман).
Последние дни жизни Сенеки, с момента его обвинения и до смерти, так художественно описаны у Тацита, что мы позволяем себе воспроизвести здесь, с необходимыми лишь замечаниями, рассказ историка.
“Наконец наступила очередь умереть и Аннею Сенеке. Смерть его была особенно приятна императору, не потому, впрочем, чтобы было доказано участие Сенеки в заговоре, но потому, что она давала повод совершить при помощи меча то, что не удалось сделать при помощи яда. Для обвинения Сенеки достаточно было слов Наталиса (доносчика, раскрывшего заговор Пизона), что Пизон посылал его к Сенеке во время болезни, чтобы спросить его, почему Сенека не хотел принять Пизона, и предложить Сенеке поддерживать дружбу с Пизоном более частыми свиданиями. Сенека ответил на это, что частые разговоры и свидания между ними он не находит полезными для обоих, но что вообще он связывает свое спасение с безопасностью Пизона. Один из трибунов стражи, Граний Сильван, был тотчас же послан к Сенеке спросить, происходил ли в действительности между ним и Наталисом такой разговор. Сенека в это время случайно или с умыслом только что приехал из Кампании и остановился в одной из своих загородных вилл, верстах в четырех от Рима. Трибун приехал на виллу к вечеру, велел солдатам окружить ее и, застав Сенеку за ужином вместе с его женою, Помпеею Паулиною, и двумя друзьями, передал ему приказание императора.
Сенека отвечал, что Наталис действительно приходил к нему от имени Пизона спросить, почему он не принимал его, и что он ссылался на нездоровье и потребность в покое, но что он, Сенека, не имел никаких причин предпочитать спасение частного человека собственной безопасности, что лесть совсем не в его натуре и что это лучше всего известно самому Нерону, который гораздо чаще имел случай испытать свободомыслие Сенеки, чем его услужливость. Трибун сообщил эти слова Сенеки императору в присутствии Поппеи и Тигеллина, советчиков Нерона в его зверствах. Тот спросил трибуна, готовится ли Сенека к добровольной смерти. Но трибун ответил, что он не мог уловить ни тени страха или печали ни в речах, ни в лице философа. На это последовал приказ вернуться на виллу с приказом умереть. Историк Фабий Рустик сообщает, что Сильван вернулся не по старой дороге, но заехал сперва к Фению Руфу (префекту, главному начальнику стражи) и спросил, должен ли он повиноваться приказаниям цезаря; но Фений Руф, объятый общим малодушием, посоветовал исполнить то, что приказано. Сильван же сам был в числе заговорщиков и увеличивал свои преступления тем, что разносил мщение цезаря соучастникам. Однако сам он не имел храбрости еще раз видеть Сенеку и говорить с ним и послал к нему одного из центурионов возвестить смерть.
Сенека, нисколько не смутившись, потребовал таблички для составления завещания. Когда же центурион отказал ему в этом, он обратился к своим друзьям со следующей речью: “Коль мне запрещено отблагодарить вас подарками, завещаю вам единственное, что мне осталось, но вместе и самое драгоценное – мой образ жизни.
Если вы будете помнить то, что было хорошего в моей жизни, то ваше постоянство в дружбе будет для вас источником вечной славы”. Друзья Сенеки залились слезами; он успокаивал их и призывал к мужеству ласково, но с некоторою суровостью, говоря: “Зачем же были наши уроки мудрости? Где же ваш разум, в течение стольких лет мужественно приучавшийся переносить превратности судьбы? Разве жестокость Нерона еще кому-нибудь неизвестна? И кого же еще оставалось убить императору после того, как он убил свою мать и своего брата, как не прежнего воспитателя и наставника?”