Лудовико казалось, что он грезит. В ночь на 7 сентября 1479 года он верхом на коне, следуя за гонцом, въехал в один из дворов замка. Неожиданно для него старые крепостные стены, до боли знакомые родные тени, с детства любимые уголки переполнили его чувства — на глаза навернулись слезы умиления.
Но чей-то таинственный голос возвратил его к реальности:
— Прошу следовать за мной, синьор. Герцогиня вас заждалась!
Бона по-прежнему хороша собой. Она мало изменилась с тех пор, как весь Милан приветствовал ее ангельскую красоту. Лудовико всматривался в до боли знакомое лицо. Он не скрывал хищного восхищения этой женщиной.
— Так ты полагаешь, что мы подпишем это соглашение? — обратилась к нему Бона.
— Убежден в этом. Я уже отдал приказание своим войскам сложить оружие, — ответил самоуверенный Мавр.
На следующий день Бона призвала своих капитанов, мужественных, закаленных в сражениях ветеранов — Никодемо Транкидини, Франческо Малетту, Чезаре Порро. Они уже слышали, что мятежные Сфорца возвращаются. Эта весть возмутила их честные сердца. Они поспешили поднять по тревоге всю армию, находившуюся в пределах городских стен. Герцогиня гневно сдвинула брови. Она готова подавить любую попытку сопротивления.
— Я заключила с Лудовико соглашение. Вскоре он прибудет сюда — в Милан.
Бедная наивная женщина! Она доверилась ужасному хитрецу. Она полагает, что дружба с ним откроет перед ней двери благополучия и власть ее укрепится. Она настолько убеждена в этом, что даже написала письмо с просьбой разделить ее успех человеку, который более других верен ей. Этот человек — Висконти Саграморо, миланский посол во Флоренции. «Лудовико заверил меня, что намерения его самые лучшие. Он действительно желает возвратить себе нашу благосклонность. Когда мы выслушали его покорнейшую просьбу, то нам доставило удовольствие ее выполнить. Мавр уверяет нас в том, что впредь будет послушным и верным исполнителем всех наших повелений и намерений. Мы, заранее зная по многим свидетельствам о том, что он говорит и обещает от доброго сердца, соизволили принять его под наше благосклонное покровительство».
Лицо Чикко Симонетты выражает смятение ума и чувств. Не без труда переступил он порог кабинета герцогини. Как опытный дипломат, обладавший огромной интуицией, он сразу же понял и оценил весь грандиозный масштаб своего поражения. Бона попыталась было объясниться с ним, растолковать причины своего поступка. Впрочем, в тех же самых словах, с которыми она приструнила своих кондотьеров. Но Чикко резко оборвал ее, бросив в лицо горестный упрек:
— Ваша светлость, мне отрубят голову. Но вы потеряете государство!
Старый слуга дома Сфорца Чикко Симонетта предсказал свою судьбу и участь Боны. Лудовико среди прочих бумаг, составлявших договор с герцогиней, предложил ей на подпись текст публичного заявления, речь в котором шла о прощении и возвращении в Милан всех изгнанников. Таким образом, в миланский двор возвращались все те, на кого мог в дальнейшем опереться Лудовико. Речь шла о потенциальных заговорщиках. Разумеется, это массовое возвращение изгнанников было преподнесено народу как безусловная победа партии мятежников. Вполне логичным было предположить, что первый силовой прием этой партии — устранение Чикко. Однако вначале Лудовико сам попросил невестку, чтобы первый министр двора был всего-навсего удален от дел. Бона с радостью согласилась. Конечно, вендетта, так хорошо начавшаяся, не могла этим ограничиться.
10 сентября, всего три дня спустя по возвращении Мавра в Милан, Бона, забыв о всех своих прошлых заверениях, подписала декрет об аресте Чикко, его брата Джованни и их доверенного лица Орфео да Рикаво.
Принимая послов, пытавшихся осмыслить происходящее, Бона на вопрос о причинах опалы Чикко Симонетты, ответила с холодным лицемерием:
— Дурную траву, как говорится в народе, с поля вон. Следует устранить семя раздора!
Чикко и брат его 11 сентября были заточены в тюрьму Павии. Против них началась разнузданная кампания клеветы. Как всегда бывало в истории Италии, свергнутый диктатор побиваем камнями. В первых рядах всегда те, кто еще минуту назад были в числе самых льстивых куртизан. Катарина Сфорца, авантюристка, дочь Галеаццо, написала Боне письмо, в котором рассыпала перед ней похвалы за устранение тирана, «самого гнусного врага нашего дома». Гнев герцогов с неотвратимостью рока обрушился на всю семью опального первого министра. Дети и родственники — все были брошены в темницу. Они потеряли свое положение в обществе и все нажитое за многие годы. Имя, которое еще вчера внушало трепет, стало предметом насмешек и проклятий.